Графиня беседовала с Эдди, Вайолет все внимание уделила Блуи, и несколько бесценных минут премьер-министра никто не беспокоил. Он все еще ощущал смутную тревогу из-за утреннего сна. Видение засело у него в голове, словно легкое покалывание после укуса крапивы или удара током. Он пригубил шампанского и окинул взглядом обшитую деревянными панелями столовую со слабо мерцающими в отблесках свечей портретами предков на стенах. Интересно, как бы восприняли эту сцену его родители? Вероятно, без особого восторга, при их суровом северном нраве, не терпящем компромиссов. Но они, несомненно, гордились бы сыном. А впрочем, возможно, и нет. Они могли бы решить, что он «слегка зазнался». Иногда он и сам не мог в это поверить. Говорят, однажды король назвал его «не джентльменом». Он наклонил бокал к свету свечи и полюбовался вереницей золотистых пузырьков. Не секрет, что тори, наряду с другими прозвищами, называли его «Перье Жуэ»[16]. Довольно забавно, право слово. Может ли такое быть, чтобы какой-то балканский убийца-фанатик угрожал благоденствию этого искушенного общества, позволившего ему, жителю маленького торгового городка в Йоркшире, вознестись до главы правительства его величества? Ротшильд сказал, что кризис может обернуться крахом западной цивилизации. Но ведь это не может быть правдой, ведь нет же? Старина Ротшильд, кто бы мог подумать!
Премьер-министр допил шампанское, и слуга снова наполнил бокал.
После обеда женщины удалились, а Бенкендорф ненадолго отошел позвонить в русское посольство и узнать, нет ли новостей. Вернувшись, он сообщил, «строго конфиденциально», что на южный фронт мобилизована тридцать одна дивизия.
– Осталась только одна возможность предотвратить войну, премьер-министр. Если британское правительство без промедления объявит, что поддержит нас и Францию, тогда, я уверен, немцы и австрийцы еще могут испугаться и отступить от края пропасти.
– В самом деле? Немцы, разумеется, говорят совершенно обратное: если мы сохраним нейтралитет, вы и Франция не осмелитесь воевать без нашей поддержки. Пойдемте играть в карты, – затушив сигару, предложил он.
В гостиной стояли два карточных стола. Он играл в паре с Софьей Бенкендорф против Уинстона и Вайолет. Марго и посол – против Эдди и Блуи. Слуга принес портвейн и бренди. В обычном состоянии премьер-министр мог полностью увлечься хитросплетениями игры за изумрудно-зеленым столом, балансом между удачей и точным расчетом, легким флиртом с партнершей и азартом – на пару часов целый мир благословенно сжался бы до одного квадратного ярда сукна. Но в этот вечер он не мог до конца отдаться игре и почувствовал облегчение, когда в одиннадцать часов Уинстон, игравший в обычной своей безумной манере, объявил, что должен вернуться в Адмиралтейство, а вслед за ним и Бенкендорф сказал, что им с супругой тоже пора откланяться.
Премьер-министр проводил гостей до машины. Посол сжал его ладонь обеими руками и с глубоким волнением сказал:
– Завтра все может решиться. Пожалуйста, обдумайте мои слова.
Помахав им на прощание, премьер-министр смотрел, как «роллс-ройс» поворачивает на Уайтхолл. Вечер выдался звездным, тихим и теплым, почти вровень с температурой тела, так что казалось, будто бы воздух не соприкасается с кожей. Он стоял на крыльце, попыхивая сигарой. На другой стороне Даунинг-стрит в окнах Министерства иностранных дел горел свет. Премьер-министр пересек дорогу, вошел в сад через большие чугунные ворота и повернул направо к каменной лестнице. Кивнул ночному портье и направился прямо в кабинет министра.
Грей развалился на коричневом кожаном диване, положив ноги на низкий столик; рядом в кресле сидел Холдейн, лорд-канцлер. Густое облако табачного дыма повисло над огромным кабинетом. На столике возле ног Грея стоял полупустой графин с бренди.
– Ага, так и думал, что найду вас здесь, – сказал премьер-министр. – Не возражаете, если я составлю вам компанию?
Грей похлопал по дивану рядом с собой и потянулся к графину.
Его старейшие друзья в мире политики сохраняли хорошие отношения уже тридцать лет, с тех самых пор, когда в середине 1880-х годов были всего лишь троицей молодых амбициозных парламентариев-либералов со схожими умеренными взглядами. С интеллектуалом Холдейном он сблизился больше, чем с аристократом Греем, любившим рыбную ловлю и наблюдение за птицами. Когда Реймонд и Беб были еще детьми, Холдейн часто приезжал в Хэмпстед и играл с ними в крикет.
Вот только настоящей дружбы в политике не бывает. Если ты премьер-министр, никому нельзя полностью доверять. Даже сейчас, уже за полночь, пытаясь вместе с ними найти выход из этой трясины, он тщательно следил за тем, чтобы не выдать все свои мысли. Только перед Венецией он отбрасывал защиту. Холдейн знал о Германии больше любого человека в правительстве. В молодости он жил там, изучал германскую философию, прекрасно говорил по-немецки и старался на прежнем посту военного министра наладить более тесные контакты с Берлином – он даже прилюдно называл Гёттингенский университет своей духовной родиной. И все напрасно. Теперь в нем жило ожесточение отвергнутого любовника. Он считал, что нет никаких шансов сохранить мир.
– Они могли бы придержать австрийцев, если бы захотели. Но предпочли не вмешиваться, и это все, что нам нужно о них знать.
– И что они будут делать дальше?
– Думаю, будут придерживаться плана фельдмаршала Шлиффена, разработанного много лет назад: сначала атакуют французов на западе и постараются быстро с ними покончить, а потом двинут главные силы на восток, чтобы разобраться с русскими. Чтобы выдержать график, им придется пройти через Бельгию, и, если бельгийцы обратятся к нам за помощью, сможем ли мы оставаться в стороне?
– Не сможем, – признал Грей. – Это немыслимо. И у нас есть тайное соглашение с французами, что, если до этого дойдет, мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь им.
– Тайное соглашение, но не официальный договор, – заметил премьер-министр. – Вот что скажут на это Ллойд Джордж и все остальные. По моим оценкам, три четверти парламентской партии выступят против нашего вмешательства.
– Но у нас есть договор с Бельгией, гарантирующий ее нейтралитет, – возразил Грей. – Предположим, мы нарушим наше обещание и французы будут разбиты. Если мы позволим Германии доминировать в Европе, то нас перестанут считать великой державой. Наше стратегическое положение окажется под ударом, а моральный авторитет империи существенно ослабнет. Что же касается лично меня… Мне очень жаль усугублять ваши проблемы, Герберт, но буду с вами откровенен: если мы не исполним свои обязательства перед Францией, по долгу чести я буду