Венеция сидела за туалетным столиком с перьевой ручкой в руке. Только теперь до нее дошла реальность предстоящей разлуки, значение этого слова. Она не сможет увидеться с ним, прикоснуться к нему, почувствовать его прикосновение. Поток писем иссякнет, превратится в тонкую струйку, приносящую ответ через недели после того, как он был написан. Ежедневное окно в его мир, большой мир политики и публичных событий, закроется для нее. И влияние на него прервется. Он найдет себе новую наперсницу. Непременно найдет. Она была всего лишь самой свежей в этой длинной цепочке. Внезапный, непривычный приступ боли навалился на нее, и она с ужасом распознала в нем ревность.
Это было просто невыносимо.
Бунтарский дух Стэнли проснулся в ней, и через мгновение перо задвигалось по бумаге.
Милый, боюсь, у меня плохие новости. Мама вознамерилась увезти меня в Пенрос до конца августа, а после забрать с собой в долгое плавание в Индию и Австралию. Возражать бесполезно. Значит, пусть так и будет! Ты сможешь забрать меня сегодня в пять на нашем обычном месте? А завтра я приду на концерт. Мы должны использовать каждую оставшуюся возможность. Безумно хочу тебя видеть.
Письмо в почтовый ящик она отнесла сама.
Венеция так стремилась увидеться с ним при любой возможности, а он так ненасытно жаждал ее общества, несмотря на приближающиеся переговоры по Ирландии в Букингемском дворце, что они устроили себе шесть встреч за следующие десять дней: начиная с этой полуторачасовой поездки к Темзе в Марлоу, когда он показал ей телеграмму от посла в Берлине, описывающую, какие воинственные настроения царят в Германии, а затем разорвал бумагу в клочья и выбросил из окна машины; потом в среду на музыкальном концерте в доме десять на Даунинг-стрит, хотя в присутствии ее матери и Марго они могли только обмениваться любезностями; в пятницу на еще одной автомобильной прогулке, на этот раз в Горинг-он-Темс, когда он передал ей копию еще одной телеграммы, теперь от британского посла в Вене, с пометкой «Для служебного пользования», в которой сообщалось, что австрийцы предъявили правительству Сербии обвинение в «соучастии в заговоре, приведшем к убийству эрцгерцога».
Она вернула ему телеграмму:
– Это серьезно?
– Может быть серьезно. Мы должны следить за этим во все глаза.
Он опять скомкал бумагу и выбросил в окно. Такое обращение с государственными документами показалось ей чересчур бесцеремонным, но вслух она ничего не сказала.
В следующий понедельник, накануне переговоров по ирландскому вопросу, она позвонила ему на Даунинг-стрит, и они вместе вышли через садовые ворота на вечернюю прогулку по Сент-Джеймсскому парку. Она не удержалась и просунула руку ему под локоть. Заканчивался еще один теплый день этого невероятно прекрасного лета. Люди сидели в шезлонгах, лежали, растянувшись на побуревшей траве. Государственные служащие уже возвращались домой. Кто-то из членов парламента направлялся в клуб. Его в кои-то веки беспрерывно узнавали. Он вежливо кивал мужчинам, приподнимал шляпу перед дамами.
Возле озера заиграл оркестр. Неожиданно она спросила:
– Почему бы нам не пообедать вместе – только ты и я? Мы никогда раньше этого не делали. Найдем какое-нибудь тихое местечко. Может быть, это наш последний шанс.
– Было бы чудесно, – ответил он, нерешительно оглядываясь. – Но я должен собраться с мыслями перед завтрашним днем.
– Да, конечно, я понимаю. – Она высвободила руку.
– Давай дойдем до Пэлл-Мэлл, и я найду тебе такси.
И она все поняла. Ему приходится быть осторожным. Но это ничуть не помешало ей чувствовать себя немного подавленной и в тот момент, и утром, когда она получила записку с извинениями:
Милая, я проявил настоящее самоотречение в ответ на твое предложение пообедать вместе. Мне ненавистна даже малейшая возможность сплетен по поводу нас с тобой.
Их пятая встреча состоялась в тот же день, когда он приехал за ней на Портленд-плейс прямо с переговоров в Букингемском дворце, и по тому, как он ссутулился в своем углу на заднем сиденье, трудно было предположить, что они прошли удачно. Пока автомобиль ехал в сторону Риджентс-парка, он монотонно пересказывал ей события дня. От правительства присутствовали он и Ллойд Джордж, от юнионистов – Бонар Лоу и Лансдаун, от ирландских националистов – Редмонд и Диллон, а от Ольстера – Крейг и Карсон. После того как король призвал к согласию и вышел из зала, все они несколько часов кряду просидели за столом над развернутой картой, и никакого прогресса, никакого компромисса, никаких уступок, обе стороны просто отказывались сделать шаг навстречу, не желая при этом покидать заседание и принимать на себя вину за провал переговоров.
– В зале происходило какое-то безумие. Поверь мне, посмотрев им в глаза, я подумал, что они и в самом деле хотят войны. За этим межплеменным конфликтом стоит инстинкт разрушения, неподвластный никаким разумным доводам. И что хуже всего, – он взял ее за руку, – тебя не будет здесь, чтобы помочь мне справиться с этим.
Идея пришла ей в голову, когда она поцеловала его руку.
– Если я не могу быть в Лондоне, почему бы тебе не приехать ко мне… хотя бы на день или два?
– Приехать в Пенрос… – Он просветлел лицом в первый раз с начала разговора. – Это было бы чудесно. Думаешь, твои родители пригласят меня?
– Ты можешь сам намекнуть им. Вряд ли они откажут.
– Тогда я напрошусь к вам на садовом приеме в четверг. Я теряю всякую скромность, когда дело касается тебя.
Мысли об Ирландии, казалось, вылетели у него из головы.
– Ты просто чудо! – обрадованно произнес он. – И сама это знаешь, правда?
Пришедшее месяц назад приглашение, адресованное лорду и леди Шеффилд и достопочтенной Венеции Стэнли обещало кульминацию летнего сезона.
Миссис Асквит
Домашний прием
с 13 до 17 часов
Четверг, 23 июля 1914 года
Даунинг-стрит, 10, Юго-Западный Лондон
Марго заботилась о том, чтобы Венеция всегда получала приглашение на ее приемы. Очевидно, посчитав разумным приблизить ее к себе, чтобы удобнее было за ней приглядывать, как она поступала со всеми прежними подружками мужа, саркастически окрещенными ею гаремом. Иногда она даже отзывала Венецию в сторонку поговорить о Генри с глазу на глаз, как будто он был их общим подопечным: о его здоровье, попойках, напряжении, которое он испытывал, и о том, как они могли бы облегчить его ношу. В другое же время принимала ее с полной холодностью. Но порой