Он выразительно посмотрел на меня, ожидая, что продолжу тему. Но, поскольку я не имел ни малейшего понятия о деталях прошлого Печорина, под личиной которого мне приходилось теперь жить, то и говорить про это совсем не хотелось. Ведь я ничего не мог рассказать о себе здешнем до момента своего попадания в печоринское тело, кроме того, что знал из книг Лермонтова, а также из нескольких писем и из разрозненных записок самого Печорина. Но, из всего этого было невозможно сложить цельную картину всей его жизни.
Потому я протянул, делая вид, что задумался над шахматной позицией:
— Что ж, поручик, похоже, мы находимся с вами в сходном положении. И нам остается постараться использовать пребывание в этой крепости ради совершенствования собственных полевых навыков.
Тем не менее, Друбницкий все-таки рассказал о себе:
— Я, представьте, отказался от убийства. На дуэли я встал к барьеру, но стрелять не стал. Я до этого долго дружил с этим человеком, который вдруг сделался моим соперником за сердце одной петербургской красавицы. И, поверьте, я совсем не желал его убивать. Но, гвардейские офицеры осудили меня судом чести, что я нарушил дуэльные правила, как трус… А я, всего лишь, не хотел становиться убийцей друга!
— Да уж, правила чести не всегда бывают честными. И они учат, что в некоторых случаях честь требует крови, — проговорил я, чтобы поддержать разговор, а сам пошел на шахматной доске ферзем, вскоре объявив Друбницкому шах и мат.
А в это время в моей голове закрутились новые мысли, касательно моих перспектив здесь. То, что я из богатой семьи, я понял сразу, едва вскрыл шкатулку, припрятанную Печориным в шкафу. Но, что отец дослужился до генерала, было для меня новостью. Да и наследство в 3 тысячи крепостных тоже грело душу. Вот только, сестренку надо бы замуж выдать за богача, чтобы не претендовала… Впрочем, здесь законы гораздо больше прав предоставляют мужчинам.
Учитывая все эти приятные известия, можно было надеяться выйти в отставку, как только представится такой случай, чтобы начать менять историю. Например, я же могу предотвратить убийство Пушкина или подружиться с Лермонтовым, отговорив его от дуэли! Или даже самому сделаться не менее знаменитым поэтом. А почему бы и нет? Вот и зауважают сразу! Я же, кстати, помню много стихов из более позднего времени! И я решил попробовать, сказав Друбницкому, который пребывал в легком расстройстве оттого, что так быстро проиграл шахматную партию, да еще и белыми:
— А знаете, Александр Петрович, я тут на Кавказе начал сочинять стихи.
Поручик взглянул на меня с интересом, проговорив:
— И что же насочиняли? Может, продекламируете?
И я начал читать наизусть стихотворение Бальмонта, которое хорошо помнил:
'Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня…'
Все присутствующие замерли и обернулись ко мне. Похоже, стихотворцев в эти времена уважали, и я попал с этой своей задумкой в самую точку! А я прочитал офицерам и другие стихи: Блока, Брюсова и Гумилева. Ведь эти авторы серебряного века русской поэзии еще родятся совсем не скоро. Так почему бы мне не позаимствовать их творчество в 1834 году? Ведь это же ради дела, поскольку, получив репутацию стихотворца, я смогу войти в тот круг литераторов, в котором вращается, например, Пушкин. А, когда сойду среди стихотворцев за своего, то смогу и повлиять как-то на великого поэта, отговорив его, допустим, от роковой дуэли.
Уже подали ужин, но все, несмотря на то, что были голодными, продолжали просить меня прочитать им стихи. Ну, я и читал. Правда, все-таки старался делать это в паузах между едой и тостами. В общем, посидели мы в тот вечер хорошо. И мой авторитет среди офицеров сразу укрепился. А Максим Максимович даже объявил, что отправил с курьером представление начальству присвоить мне за боевые заслуги сразу чин не подпоручика, а целого поручика!
Тут снаружи снизу от крепостных ворот послышались крики часовых и топот копыт, звяканье оружия и упряжи, а также ржание лошадей.
Максимыч распахнул ставни и высунулся наружу.
— Вот! — воскликнул он. — Как раз вовремя казаки из дозора вернулись. Я отправлял их в ближайшие горные аулы, посмотреть, какая там обстановка. Пойдемте, глянем…
Я вышел вместе с офицерами. Когда мы спустились вниз по каменным ступенькам, скользким от моросящего дождя, перед крепостными воротами уже спешились всадники. Они ослабляли подпруги, снимая седла, чтобы поскорее дать своим коням отдых. Солнце уже село, и лица у казаков казались очень усталыми в свете сторожевого костра, в который караульные не ленились подкладывать сухие поленья, лежащие под навесом.
Урядник, промокший насквозь, неторопливо, вразвалочку после долгой скачки по горам сквозь дождь, подошел к нам и доложил коменданту:
— Ваше высокоблагородие, воротились мы. За кордонами тихо. В тех аулах, где побывали, все спокойно, скотина мирно пасется. Жители говорят, что пока ничего такого про войну с нами князя Аслана не слыхали. Только в одном ауле всадники собрались и ускакали куда-то накануне.
— Куда поскакали? Из какого аула? — поинтересовался Максимыч.
— Барзысук, кажется, аул тот называется. А куда поскакали, то тем жителям, с которыми мы разговаривали, неведомо.
— Или не хотят говорить, — протянул комендант. — Но, что-то эти горцы, наверняка, замышляют. Не зря же этот пастух, который сообщил нам, так паниковал. Да и оружие английское их князь не просто так покупает за золото.
Глава 13
Только вспомнили мы про пастуха, как этот Шиготыж прискакал к нам в крепость на следующее утро. Дрожа от страха, он передал сверток, адресованный Вуличу.
Вулич развернул тряпицу. Внутри оказался женский платок, окровавленный по краям, и записка, нацарапанная карандашом на ломаном русском:
«Отец избил меня. Заставляет выйти замуж за Кэлекута. Если ты мужчина — спаси меня. Укради. Или я умру».
— Бэла… — прошептал Милорад, побледнев и сжимая платок.
Я посмотрел на Максима Максимовича. А он с сочувствием взглянул на серба и проговорил:
— Значит, князь Аслан решил выдать дочь за своего нового советника, чтобы скрепить брачным союзом