— В принципе да, — грустно кивнул я, — если не брать того, что времени это займёт очень много. Прямо очень-очень много. То не представит.
— Зато вы на следующей неделе станете членом Партии, — обрадовал меня Капралов-Башинский и с намёком добавил. — Разве такая почётная для любого советского человека миссия не стоит времени, затраченного на изменение сценария?
— Безусловно, — ответил я нейтральным тоном, предпочитая сделать вид, что толстый намёк Капралова-Башинского я не понял, а потом сказал, — и я очень благодарен товарищу Первухину за возможность служить нашей Партии.
Видимо Капралов-Башинский сдержался, чтобы не сказать «аминь» от моих пафосных слов. Но я не дал ему вставить комментарий и снова продолжил:
— А вот лично вас, Орест Францевич, я тоже хотел просить о небольшой встречной услуге…
— Об услуге? Меня? — лицо Капралова-Башинского вытянулось и приобрело обиженное и огорчённое выражение, словно у пятиклассника, которого застали за подглядыванием в женской раздевалке, и теперь будут родителей вызывать в школу.
— Ну конечно! — радостно улыбнулся я. — Именно вас, Орест Францевич! Ведь мне для этого придётся кого-то из актёров исключать из группы. А это сами понимаете, скандал, склоки, ругань…
— Понимаю, — вздохнул Капралов-Башинский с таким видом, словно я сообщил, что должен вырезать у него одну почку для благотворительной надобности.
— Вот и хорошо, что мы понимаем друг друга, — мило улыбнулся я.
— Что от меня надо? — на лице режиссёра была написана обида на весь этот такой несправедливый мир и на меня, в частности.
— Есть такая актриса, зовут Ирина Всеволодовна Мурзаева, — сказал я доверительным тоном. — Знаете такую?
— З-знаю, — с подозрением посмотрел на меня Капралов-Башинский: этот разговор ему явно перестал нравиться.
— Вот и замечательно, — улыбнулся я самой славной из своих улыбок, — нужно ей дать роль в вашем театре.
— Роль? — ахнул Капралов-Башинский и схватился за сердце.
— Главную роль, — вежливо уточнил я и разве что только ножкой не шаркнул.
— Да как! Как можно! — побагровел Капралов-Башинский. — Чтобы она… эта… эта… да в моём спектакле⁈ Главная роль! Как можно⁈
— Почему нет? — снисходительно удивился я, — Ирина Всеволодовна — хорошая актриса. Только нею почему-то незаслуженно пренебрегают. А вот когда она сыграет в вашем спектакле, все сразу увидят её талант. Разве вы не хотите помочь хорошей и талантливой актрисе. Орест Францевич?
Судя по выражению лица Капралова-Башинского, помогать талантливой актрисе, ни Мурзаевой, ни любой другой, он совершенно не хотел.
— Жаль, — закручинился я, — у меня в группе на Югославию мест нет, но ради возможности помочь хорошей актрисе, Алле Моисеевне, я буду удалять кого-то и менять на неё. Вот почему же я могу это сделать, а вы — нет?
— Возможно потому, что вы хотите… вступить в Партию? — вкрадчиво подсказал мне Капралов-Башинский и многозначительно посмотрел на меня красноречивым взглядом.
— Возможно, — согласно кивнул я и продолжил, — но вот вы сами подумайте, Орест Францевич, как вам приятно будет отдыхать в загородном домике, ходить на рыбалку, или в баньку, и знать, что вы помогли такой хорошей актрисе, как Ирина Мурзаева, с ролью. Любой отдых будет намного приятнее…
От такого моего наезда лицо Капралова-Башинского стало похоже на варенную свеклу. Он даже задышал тяжело и быстро.
Повисла нехорошая пауза. Капралов-Башинский буравил меня недобрым взглядом и пытался продышаться. Наконец, он дрожащими пальцами вытащил из нагрудного кармана флакончик с таблетками нитроглицирина, сунул одну в рот и вздохнул.
— В-вы правы, Иммануил Модестович, — наконец, смог выдавить он, пряча пузырёк обратно в карман, — Ирина Всеволодовна получит роль в моём спектакле.
— Главную роль? — на всякий случай уточнил я.
— Главную роль, — сквозь сжатые зубы выдохнул Капралов-Башинский.
— Вот и чудесно! — обрадовался я, — как хорошо, когда два взрослых деловых человека с полуслова понимают друг друга.
Судя по лицу Капралова-Башинского, он мог бы прокомментировать мои слова, но, как взрослый и умный человек — не стал.
Вот и правильно. Зачем портить доверительные деловые отношения?
А я, улыбаясь, отправился к Адияковым. У меня был важный вопрос к Надежде Петровне.
А дома у Адияковых ругались.
Ещё с порога я услышал крики. Точнее кричала Надежда Петровна, что-то возмущённо втолковывая Павлу Григорьевичу. А тот бубнил ей в ответ измученным голосом.
Я уже хотел повернуть назад, хорошо зная, что попадаться под горячую руку Мулиной мамашки — себе дороже. Но так-то времени у меня было уже совсем мало и переносить выяснения такого важного вопроса уже почти некуда.
Да и самому интересно. Я же умру от любопытства, если прямо сейчас же не выясню все до конца.
Поэтому я, наплевав на чувства самосохранения, шагнул в квартиру.
— Привет, родители! — воскликнул я с улыбкой на лице, — что за шум, а драки нету?
Адияков и Надежда Петровна застыли на полуслове прямо посреди гостиной, где до этого переругивались. Первым отмер Павел Григорьевич:
— А!!! Муля! — радостно воскликнул он и полез обниматься, — привет, сынок! Как дела у тебя?
— Отлично! — я крепко пожал протянутую отцовскую руку.
— Ты такой бледный. Не спишь, небось, — аккуратно клюнула меня в щеку Надежда Петровна и отстранившись, задала главный и самый важный вопрос, — ты Танечке звонил, Муля? Она о тебе спрашивала. И мама её спрашивала!
Ответить я не успел. Потому что Надежда Петровна нашла свежего слушателя в моём лице и ей хотелось выговориться:
— Ты ж понимаешь. Муля, что Котиковы — это не Осиповы! Это же высочайший уровень! Они в Варшаве жили! — вещала она поучительным и возмущённым моей безалаберностью тоном, — это Валентине ты мог не звонить. Она сама за тобой бегала. Но вот Танечка! Она не такая! Это воспитанная девочка!
Я внутренне поморщился, пропуская мимо ушей оду Танечкиной родословной, воспитания, социального положения и кармы.
Наконец, Надежда Петровна выдохлась и более внимательно посмотрела на меня:
— Ты меня не слушаешь. Муля! — истерически воскликнула она, — для кого я тут распинаюсь?
— Я за хлебом сбегаю, — тут же пошёл на попятную хитрый Адияков, поняв, что запахло жаренным.
Он смотался, а я остался. Пришлось выслушивать вторую часть сомнений и тревог Надежды Петровны. Минут двадцать это продолжалось, пока я не уловил небольшую паузу.
— Мама! — воспользовавшись моментом, перебил