— Тогда пошли, — согласился с его логикой я, — а то Дуся сейчас прибежит.
Мы вернулись ко мне в комнату и, пока Дуся хлопотала над голодной сиротинушкой, подсовывая ему лучшие куски, я завёл разговор:
— Ты знаешь, зачем баба Варвара тебя здесь оставила?
— На перевоспитание, — хмуро буркнул Ярослав и подул на ложку с густым ярко-бордовым борщом, где между золотистыми жиринками плавали белые капельки сметаны.
— Всё верно, — вздохнул я.
— Ну так перевоспитывай, — и себе вздохнул Ярослав, причём вздохнул подчёркнуто обречённо и демонстративно сокрушённо отодвинул миску с борщом. И даже ложку отложил, мол, поесть ребёнку спокойно не дадут, ироды.
Но я эти манипулятивные техники и сам хорошо знаю. Тем более, я прекрасно видел, что борщ всё равно в ближайшее время есть нельзя — сильно горячий.
— Я не считаю, что тебя надо перевоспитывать, — сказал я.
Лицо у Ярослава вытянулось.
— Ты — талантливый парень, — продолжил я.
Ярослав скептически фыркнул и закатил глаза, но я сделал вид, что не обратил на этот демарш никакого внимания, и спокойно продолжил:
— У тебя есть два варианта развития твоей жизни. Первый вариант — это продолжать валять дурака, красить Букета зелёнкой, йодом и синькой. Ещё, кстати, марганцовкой тоже можно попробовать…
Ярослав заинтересованно насторожился.
— Но тебе уже пятнадцать лет…
— Четырнадцать, — перебил меня Ярослав.
— Пусть четырнадцать, — равнодушно пожал плечами я, — но три-четыре года пробегут очень быстро. И ты станешь взрослым. И останешься в родимом селе, возле Варвары Карповны и Петра Кузьмича. Будешь работать в колхозе. Может быть даже трактористом. Или на комбайне. А, может, всего лишь коров пасти будешь. Думаю, в колхозе стадо большое, так что работа тебе найдётся. Женишься. На доярке или телятнице. А, может, если повезёт — на фельдшерице или почтальонше. Пойдут дети. Заведёте корову, уток и поросёнка. Будешь летом копать огород, зимой пить самогон. Пока не состаришься и не умрёшь…
— А второй вариант? — спросил Ярослав уже более заинтересованно.
— Ты возвращаешься в деревню. С тобой поедет Жасминов. Он — городской житель. Очень неприспособленный к деревне. От слова «вообще». Но при этом — он талантливый оперный певец. Очень опытный. Пётр Кузьмич возьмёт его завклубом или просто в спектаклях в клубе играть. Ты можешь постараться с ним подружиться. Помочь ему адаптироваться в деревне. Причём постараться задружиться так, чтобы он тебя тоже брал во все эти спектакли играть. Пусть он тебя научит правильно петь. Правильно играть роли. Это трудно, если правильно, чтобы зрители верили. Чтобы дарить эмоции.
Ярослав слушал, затаив дыхание.
— Потом ты отслужишь в армии и приедешь сюда, к нам. Мы поможем тебе поступить в театральный ВУЗ. Или в Щуку. И ты станешь актёром. Или певцом. Или художником. Или скульптором. Кем захочешь. Будешь жить в Москве, заниматься творчеством. Но тебе для этого нужно перестать заниматься ерундой — заборы в маки разрисовывать, собак выкрашивать…
— Я понял, — неожиданно серьёзно кивнул Ярослав. Немного помолчал и добавил, — а в цирке я смогу работать?
— Смотря кем, — честно ответил я, — если эквилибристом, то, увы, нет. Ты уже старый начинать, они же там с самого раннего детства готовятся. Но кем-то другим — вполне.
— Старый, — хихикнул Ярослав и снова стал серьёзным, — я клоуном хочу быть, дядя Муля. Это если в цирке. Или директором кукольного театра. Как Карабас-Барабас.
— Это всё реально, — сказал я.
— А как мне в этом поможет дружба с дядей Орфеем и оперное пение?
— Потому что на вступительных экзаменах это всё сдают. Многие из деревень приезжают, не умея правильно петь и играть, и срезаются на этом. А ты будешь подготовлен.
— А дед меня разве не может научить? — спросил Ярослав, имея в виду Печкина, — он в театре играл!
— Он самоучка, — пояснил я, — просто от природы талантливый. А тебе академическое образование надо. Знание методик и техник.
— Я постараюсь, — серьёзно кивнул Ярослав и по его мечтательному взгляду я понял, что он постарается однозначно.
Вот и ладненько.
А утром я пришёл на работу, первым делом показался перед коллегами, заскочил к Козляткину и отпросился на час «по делам». Тот только рукой махнул.
Забежала довольная и аж искрящаяся от радости Оля и показала мне газету «Советское искусство».
— Смотри! — хихикнула она.
Я развернул и расплылся в улыбке:
— Замечательно! Ты просто молодец, Оля!
На последней странице, сразу после статьи «Народное зодчество Верхнего Поволжья» было напечатано большое объявление:
«Открыт набор артистов театра для игры в четырёхактной пьесе „Чернозём и зернобобовые“. Автор — драматург Бубнов Иммануил Модестович. Обращаться в театр Глориозова».
— Вечером газета вышла! — похвасталась она.
— Спасибо, буду должен, — расплылся в улыбке я.
Очень довольная собой Ольга ушла, а я сообщил Ларисе, что уйду на часик по поручению Козляткина, сам же со всех ног помчался в милицию спасать Жасминова.
Только я вышел на улицу, не успел ещё даже выйти за ограду, как раздался крик:
— Сдохни, тварь! — и на меня с ножом бросился разъярённый Эмилий Глыба.
Глава 13
Званый ужин для узкого круга лиц явно удался на славу.
Надежда Петровна хищным коршуном отслеживала любые пожелания гостей. Так ведь и гости были не простые: Иван Вениаминович Котиков, глава семейства, его супруга — Ангелина Степановна и дочь Таня, только-только прибыли из-за железного занавеса, аж из самой полубуржуйской Варшавы, и удивить их московской хлебосольностью было ох как непросто. Но Надежде Петровне удалось.
И дело было даже не в том, что подключённая к кулинарному процессу Дуся расстаралась вовсю, и даже не в том, что Павел Григорьевич решил поразить воображение почти буржуйских гостей и показал свою коллекцию якутских драгоценных минералов, настоящий шаманский бубен и целую дюжину ножей с резными ручками на мамонтовой кости. Дело было во мне.
Потому что гвоздём программы стал именно я.
И не потому что Иван Вениаминович и Ангелина Степановна присматривали себе в моём лице потенциального зятя.
Вовсе нет.
А всё дело в том, что слухи по Москве расползаются, увы, быстро.
— Но как он смог угадать, когда ты выйдешь