– Ведьма ее околдовала? Что за бредни она там нашептывает? – вяло интересуется Хастах. Ответом служит монотонный шепот девки.
Издаю тихий стон и наклоняюсь к ней. Приближаюсь, чувствуя, как пульс бьется в ушах.
Как мне вообще что-то расслышать за его стуком?
Склоняю голову, затаив дыхание.
Я знаю два древних языка, на которых проповедовали тысячи лет назад, но не умею читать. К счастью или к сожалению, мне не понадобились мои способности, чтобы понять сумасшедшую.
– Глупые, глупые доверчивые сельские идиоты…
Девка дергается вперед и с размаху бьет меня лбом. В глазах темнеет, и я отшатываюсь, хватаясь за нос. На руках за секунду скапливается кровь.
Жду, когда кто-нибудь поможет мне, но никому нет дела. Униженно плетусь к кровати, зажимая кровоточащие ноздри. При выдохе ртом на губах надуваются алые пузыри, а при вдохе на языке чувствуется вкус собственной крови.
– Два разбитых носа, – с усмешкой констатирует Амур. Хастах цокает, отсаживаясь подальше от меня. Утираюсь рукавом.
Он знал, что так будет?
– Вот так сделка. Солнце мое, а почему ты не предупредил, что спасать меня надо не от Красных Балахонов, а от тебя же?
Наигранно-обиженный голос девчонки отдается болью в затылке. Катунь хихикает, кидая мне кусок ткани. Все его внимание сосредоточено на сумасшедшей. Прижимаю платок к лицу, стираю кровь с подбородка. Хастах встает возле незнакомки, ожидая приказа.
– А она хорош… – Хастах не дает договорить Нахимову, хватая пленницу за шею.
Тишина. Нос и губы ноют. Амур не смотрит в мою сторону, ему интереснее наблюдать за незнакомкой, разбившей мое лицо. Молчание прерывает хлесткая пощечина. Девчонка дергается, но не опускает головы и с презрением оглядывает присутствующих.
– Я думала, миром правят хиппи, а оно вот как получается.
Мой не озвученный вопрос озадаченно проговаривает Катунь:
– Кто правит миром?
– Ну, любовь к ближнему, сострадание к ущербным. На первое не претендую, но, может, дождусь последнего?
Мир, любовь, сострадание… Она совсем из ума выжила? Хастах стягивает с нее громадный плащ, и сумасшедшая остается в странной черной кофте с капюшоном, который привычнее смотрелся бы на мантии.
– Мы же вроде уже выяснили, что я не проститутка.
Широкие длинные штаны подвернуты внизу несколько раз, а ремень расстегнут вместе с пуговицами. Ее странное поведение и говор можно объяснить лишь одним способом.
– Ты иноземка?
Девка хищно разглядывает мой пострадавший нос. Меня не так-то просто осадить. Во всяком случае, не ей. Сумасшедшая не успевает ответить. Хастах бьет наотмашь, и девушка вместе со стулом оказывается на полу. Амур мрачно указывает другу на место подле меня, но он не садится, а рывком поднимает стул вместе с пленницей и хватает ее за горло.
– Ты думаешь, что перехитришь нас?
– О, красавчик, – пыхтит она со смешком, глядя на Амура. Девчонка знает, что Разумовский занимает главенствующее положение, и обращается к нему напрямую, игнорируя остальных. Она немного кривится, когда продолжает: – Если бы я не жила на далекой от цивилизации окраине в бурной молодости, то наверняка уже сказала бы тебе обо всем. Какие дружинники лопухи и какого цвета я предпочитаю пижаму, но твой подопечный плохо справляется со своими обязанностями. Подумай об этом одиноким вечером, когда твои прихлебалы уснут. А то так работать – людей смешить.
Я не поняла и половины из того, что она сказала. Девка слащаво улыбается и подмигивает Амуру. Тот улыбается ей в ответ.
Красавчик.
Меня передергивает от злости. Как она смеет?
Ей страшно. Не может же быть иначе!
Но голос ее тверд, а между темных нахмуренных бровей виднеется небольшая складка. Слишком уверенная и бесстрашная. Шпионка?
– Жила где? Цивили… что? – вырывается у меня.
Разумовский прикрывает губы, продолжая играть в гляделки с Нахимовым. Они всегда так делают, что просто не может не раздражать.
– Ну, Владимир, Кострома, там… Господи…
– Ты жила на пожарище? – На мой вопрос девка смеется. Катунь ржет, утыкаясь лицом в подушку. Хастах не двигается, наблюдая за Разумовским. Их так веселит мое замешательство, будто они понимают побольше моего.
– Для тебя я могу быть кем угодно. – Она игриво вздергивает брови и снова подмигивает Амуру.
Внутри разгорается злость. Наглая, высокомерная выскочка.
– Ты у нас еще и верующая? – цежу я, пытаясь нарушить неловкую паузу. Вера всегда была моим даром и проклятьем.
– Нет, я ни во что не верю.
Она дергается в попытках стряхнуть пыль и опилки, осыпавшиеся на штаны с потолка. Амур отпивает горючки из стакана.
Как же так?
– Тогда зачем зовешь Богов?
Усаживаюсь на трехногий табурет. Он покосился еще больше.
– Одного. У нас так принято. Я хоть в России? – Встретив наши недоумевающие взгляды, она осекается и неуверенно продолжает: – Грузия? Может, Кавказ? Хватит молчать, у меня туго с географией!
– У вас за морем и такие названия есть?
– Да нет там моря. Я живу в панельке, в убитой съемной квартире в двадцать шесть квадратов. Угловая. Там море только из-под крана – ржавая хлорка, да разболтанный смеситель.
Катунь и Амур переглядываются.
Что она такое говорит?
Неужто проклятиями сыпет?
Хлопок. И вновь стул с наглой девчонкой оказывается перевернутым. Хастах замахивается ногой, но не успевает нанести удар. Разумовский отпихивает его к Нахимову. Здоровяк уже поднялся с постели и тут же заламывает руки Хастаха за спину.
– Ты чего, белены объелся? – взволнованно басит Катунь, роняя отбивающегося Хастаха на кровать и вжимая парня всем телом в матрас. Амур поднимает девчонку, но не спешит отвязывать. То, как бережно он берет ее за предплечья, ранит меня в самое сердце.
– Порядок? – будничным тоном интересуется он, разглядывая разбитые губы и проступающие синяки на тонкой шее. Не дождавшись ответа, продолжает: – Я отвяжу тебя, но если ты сделаешь какую-нибудь глупость, то придется отпустить моего милого друга, чтобы он закончил начатое.
То, что говорит Разумовский, не вяжется со слепой яростью в зеленых глазах.
Хастах его ослушался.
Все, кто не способен беспрекословно повиноваться, представляют опасность. Как гроза или пурга – их нельзя контролировать.
Девчонка кивает, и Амур принимается развязывать узлы на ее запястьях.
– Откуда ты?
– Так я не на территории нашей прекрасной страны? – вопросом на вопрос отвечает пленница, разминая кисти, обвитые багровыми полосами.
Амур присаживается перед ней на корточки, освобождая ноги. Это напоминает мне ночь, когда он сделал мне предложение, несмотря на то что его мать была против. Небо над садом горело звездами, блестевшими в зеленых глазах, когда любовь всей моей жизни встал на колено, прося моей руки.
– Нет! – вскрикиваю я, не до конца осознавая, служило ли это ответом на вопрос или же было попыткой отмахнуться от воспоминаний.