Глава 8
Сломанные игрушки
Идэр
Хастах мерит кухню тихими шагами, но из-за старого перелома он припадает на правую ногу. На первый взгляд я бы никогда не сказала, что он хромает. Амур учил меня прислушиваться к миру вокруг, а не к молитвам. Это было так давно, что кажется издевкой воображения.
Из присутствующих я оказалась единственной женщиной, и лишь меня обделили правом голоса. Немым наблюдателем, как прокаженная, я сижу в углу на табуретке, в стороне от четырех мужчин за столом.
– Я могу понять, зачем ты утянул ее вместе с нами в темницу, но прямо сейчас в нашей единственной пригодной для сна комнате три бабы. – Хастах бесцеремонно тыкает в меня пальцем. – Идэр, как старая мельница, отслужила свое. Белобрысая нахлебница и сумасшедшая карлица вообще бестолковые создания.
– Ты предлагаешь избавиться от них? – серьезность никогда не была сильной чертой Катуня, но сейчас его вопрос звучит властно и с вызовом.
Хастах расправляет плечи, демонстрируя готовность вступить в перепалку не только словесно. Амур потирает лоб. Разглядывая столешницу, он бубнит под нос:
– Катунь, выведи Малена и его подружку, подготовь девчонку к разговору.
– Как же Мален? – Хастах награждает меня взглядом, полным отвращения.
Нахимов не спорит с Амуром и исчезает в коридоре, растворяясь в темноте.
Если однажды у Хастаха дрогнула рука, когда Амур приказал меня пристрелить, то Катунь сделал бы это. Не то чтобы мы были врагами. Наоборот. Он всегда был слишком добр ко мне. Но Амур – безусловный авторитет, чьим доверием он никогда не рискнет. А я – просто женщина без рода и племени, что предала их всех.
– Это вам не Иноземье за тридевять морей, здесь от девок толку как от седла для коровы. Там женщины даже права имеют торговать и держать хозяйство в одиночку. Идэр же – главная швея и предательница своего собора. Мы хоть и терпели ее все то время, что пытались тебя вызволить, но без нее все будет куда проще, – продолжает развивать очередную женоненавистническую мысль Хастах.
– Мы же не можем просто их выкинуть, – робко вклинивается Стивер. Под конец его голос становится совсем тихим и неуверенным. – Постоялый двор или…
За стеной раздается выстрел. Спина покрывается холодным потом.
Эта коротышка хочет нас пристрелить? Откуда у нее ружье? В комнату ее завели безоружной.
Переглядываюсь с мальчишкой Ландау. Кровь отлила от его бледного лица, усыпанного созвездиями веснушек.
– Ты слишком категоричен в отношении женщин, – с усмешкой тихо отмечает Амур. Его совсем не беспокоят звуки стрельбы из комнаты. – Помимо неоспоримой красоты во многих из них кроется потенциал.
– Умоляю, ты же не об Идэр? – хнычет Хастах.
Цепляюсь пальцами за подол рубахи, сжимая и разжимая пальцы.
– Не об Идэр.
Его слова ранят, несмотря на мягкий, как бархат, голос. Но я слышу в нем угрозу. Не ясно, кому: мне или обозленному другу.
– Только не говори, что ты не хочешь избавиться от нашей маленькой проблемы. Они не равны нам, как бы тебе этого ни хотелось.
Амур подливает в граненый стакан горючки и отставляет графин.
– Просто ты идиот, раз тебя смогла одурачить Идэр.
Лицо Разумовского напрягается. Он натянуто улыбается, поднимаясь.
Гори вечным пламенем, Хастах. Надеюсь, твоя душа никогда не найдет успокоения.
– Может, ты и прав. Но я учусь на своих ошибках.
Амур исчезает в коридоре. Стивер бежит за ним.
Я поднимаюсь. Хастах нагоняет меня в дверном проеме и дергает за рукав рясы.
– Ты же не думаешь, что мы все забыли?
– Не думаю. – Это честный ответ.
Все слишком быстро забывают что-то хорошее, но почему-то плохое оседает в памяти навсегда. Амур делал мне больно. Бесчисленное количество раз. И, несмотря на это, наши отношения были идеальными.
– В следующий раз я выстрелю.
Это обещание. Клятва. Больше Хастах не даст волю жалости.
В коридоре встречаю Малена. У нас еще не было возможности нормально поговорить. Обмениваемся короткими кивками, когда он и высокая белокурая девушка занимают наше место на кухне.
А кто эта таинственная черноволосая незнакомка и почему все так ей одержимы? Почему никого не интересует подружка Малена?
Никто не удосужился внятно объяснить мне произошедшее. Как они оказались в темнице? Как выбрались?
В тесной комнате светло и жарко. Оттягиваю воротник рясы, освобождая шею. Золотые цепи жалят кожу.
– Я подпортила ваш потолок, – раздается женский голос.
Он не певучий, не низкий и не высокий. Издевательский и надменный. Ищу его обладательницу, не в силах совладать с охватившим меня интересом. Первым на глаза попадается Катунь. Он лежит на животе, подложив под грудь подушку. Волосы разметались по его широким плечам. Нахимов в одних свободных штанах, отчего мой взгляд не задерживается на мускулистой спине и скользит дальше. Щеки и кончики ушей вспыхивают.
Каково мое удивление, когда я нахожу ее. Ростом она едва ли с расцветшую девочку. Волосы цвета воронового крыла кудрявые, как пружинки. Лицо круглое, румяное. Девчонка с прищуром смеряет каждого вошедшего взглядом. Она привязана к стулу. Амур кивает Стиверу на дверь, и он безропотно исчезает в темноте коридора, возвращаясь к Малену. Сажусь на вторую кровать, поставленную вдоль восточной стены. Хастах плюхается на другой конец, брезгливо отбрасывая подушки в мою сторону. Словно воздвигает стену.
– Мы прострелили потолок. – Нахимов указывает на щепки, торчащие над головами несколькими рядами острых зубов. – Она успела спереть одно из ружей, что мы сняли со стражников.
– Она не хромая сумасшедшая, а лиса, – добавляет Хастах.
Амур едва заметно кивает на девчонку, и я нехотя поднимаюсь с кровати. Незнакомка широко улыбается, на разбитых губах выступают капли крови.
– Что она шепчет? – хмурится Хастах, выуживая из своего сапога увесистый нож с зазубренным лезвием. – Можем разговорить ее.
– Я хотел запихнуть ей кусок занавески в рот. Мало ли, вдруг она нас проклинает? – Катунь зевает, протягивая Амуру ружье. – Но подумал, что это негуманно. Мы же не пихаем в рот пленникам что ни попадя. Особенно если это девушка. Маменька меня не так воспитывала!
Девка хихикает, поддерживая очередную глупую и пошлую шутку Катуня. Нахимов словно свечку проглотил, сияет от радости. Хастах раздраженно обращается ко мне, игнорируя взгляды, которыми обмениваются его друзья:
– Послушай, может, это по твоей богобоязненной бредятине.
Ну уж нет! Она же сумасшедшая!
Кто вообще будет радоваться, когда его связали?
Оборачиваюсь к Разумовскому, ища помощи, но сталкиваюсь лишь с безразличием. Шрамы, изуродовавшие его лицо, делают знакомые черты резкими и совершенно чужими.
Но я все равно люблю его. В болезни и здравии, пока Богиня Смерти не отправит Костяную