Перед глазами раскидывается безжизненное серое небо. Холодный ветер свистит в ушах и раздувает плащ, словно парашют. Туман висит в воздухе кусками сахарной ваты.
Все замерло, а я наблюдаю ускользающие сквозь пальцы последние секунды жизни.
Переворачиваюсь и едва успеваю обхватить руками голову, прежде чем приземлиться. Падение прерывается мерзким хрустом. Не чувствую земли под собой. Есть только боль, окутавшая все тело. Хватаю ртом морозный воздух, но не могу сделать вдох. Легкие горят, но с губ не слетает ни звуков, ни облачков пара. Скатываюсь с выступа, и вновь меня подхватывает ветер. На этот раз падение совсем недолгое. С размаху бьюсь о склон и качусь вниз вперед ногами. Снег и мелкие льдинки летят в лицо и царапают щеки. Плащ скользит по наледи, и из груди вырывается протяжный крик. Поворот. Еще один. Я ненадолго подлетаю – и вновь жесткая посадка. Все повторяется, снова и снова.
Жмурюсь и последнее, что чувствую, – снег в рукавах и жгучую боль в пояснице. Потом – темнота.
* * *
Я просыпаюсь. Замечаю, что больше не двигаюсь. С трудом открываю глаза. Мир раскачивается, словно вагон метро.
Поле. Пустое и безжизненно-белое.
К горлу подступает тошнота. Присматриваюсь к размытому пятну в паре метрах. В ушах шумит. Не чувствую ни страха, ни паники. Скорее, неприятное удивление и пустоту. Мужчина, представившийся дружинником, лежит, повернутый ко мне заиндевевшим лицом. На посиневших губах застыла тонкая струйка крови.
Он мертв. А я нет.
Кряхчу, переворачиваясь на спину. Каждое движение неловкое и неповоротливое. Надо мной нависает иссиня-черная груда обледенелых камней.
Я жива.
Смех вырывается из груди, по щекам ручьем бегут слезы. Жгучая боль сковывает ребра, не позволяет глубоко вдохнуть. Приходится довольствоваться короткими вздохами, поднимающими за собой клубы густого пара.
Этого просто не может быть. Я выжила! С ума сойти!
Я смеюсь как сумасшедшая, до спазмов в пустом животе.
Когда приступ истерии закончился, мне пришлось заставить себя подняться.
Не хватало пережить такое грандиозное падение и помереть от воспаления легких.
Этот человек… Я могу ему помочь или уже поздно?
Переступаю через отвращение и страх и оглядываю мужчину.
Сомнений в том, что он мертв, не остается.
Он лежит на животе, его руки и ноги неестественно выгнуты. Русая борода потемнела от крови. Рот мужчины открыт. Теперь его мольба о помощи запечатлена на расцарапанном посиневшем лице. Ружье все еще висит на его груди. Замечаю обломанный конец моей палки, торчащий из-под алого плаща.
Я должна забрать его вещи.
К горлу подступает тошнота. На языке чувствуется желчь.
Обокрасть покойника? Я никогда не обчищала неимущих. Скорее, заимствовала у людей то, что они в состоянии приобрести снова. Во всяком случае, так я себя всегда утешала.
Но оно же ему больше не пригодится.
Никто не узнает. Он уже никому никогда не расскажет.
– Это необходимость, чтобы выжить. Мой поступок не делает меня плохим человеком.
И все равно мне отвратительно от себя самой. Подхожу к телу на подгибающихся ногах и плюхаюсь рядом с трупом. Дрожащие пальцы немеют от холода, когда я пытаюсь уцепиться за ремень на груди мужчины.
Что, если он еще жив?
Разглядываю его бледное лицо, готовая в любую секунду умереть от страха, если в пустых глазах промелькнет жизнь. Но он не шевелится. Радужка светлая, будто выцветшая, как у стариков. Подношу ладони к лицу и согреваю их дыханием. Растираю пальцы. Два сломанных ногтя из десяти.
Ремень легко поддается. Разношенный и мягкий, он приятно ложится в руку. Стягиваю с мужчины ружье и, прежде чем подняться, замечаю причудливую резьбу на деревянном прикладе.
Это что, медведь? Прелесть.
Дальше все как в тумане. Холод, пронизывающий до костей, тишина и беспорядочные мысли, переплетающиеся с неуверенными движениями.
Оружие привлечет ко мне внимание. Вытаскиваю из штанов мужчины ремень и затягиваю на бедре, как подвязку для чулок. Закрепляю оружие на себе, просунув его через пояс от своих джинсов и ремень на ноге. Дуло заканчивается у колена, а приклад упирается в подмышку и мешает наклоняться. Обшарив карманы красного балахона, я нахожу три небольших ножа и немного самых настоящих золотых монет. С медведями.
Бред какой-то.
Княжества с настоящими золотыми монетами и дружинниками.
Может, меня чем-то накачали на складе? Или я что-то не так поняла?
Я рассовываю ножи и монеты по карманам.
Чем больше времени проходит, тем хуже самочувствие. Кровь стучит в ушах, глаза застилает пелена слез.
Надо идти. Я должна двигаться дальше.
Подвываю, ковыляя по полю. Труп остается позади. На горизонте чернеет полоса леса. За мной крадется смерть, обдавая холодным дыханием. Коротаю часы, жалея себя.
Глупая, никчемная клуша. Как меня угораздило вляпаться по уши в это дерьмо?
Опираясь на палку, я шагаю по траве, ориентируясь на восходящую над лесом луну. Обернуться мне хватило сил лишь когда солнце садилось за спиной, прячась в камнях. За мной никто не шел. Поле сменилось редким березняком. Ветки, покрытые льдом, издавали причудливые звуки, стукаясь друг о друга при малейшем дуновении ветра. На небе появились первые звезды, и далеко впереди показались тонкие столбики серого дыма, лениво тянущегося вверх.
Я не ощутила внезапно проснувшегося второго дыхания или надежды. Ускорила шаг просто оттого, что с каждой секундой промедления вера в то, что я смогу идти дальше, угасала все стремительнее.
Время идет еще медленнее, чем я. Трудно это представить, но так и есть.
Каждый новый шаг дается труднее предыдущего. Усталость, ноющая боль и голод смешались в одно уродливое отчаяние.
Я никогда не выберусь из леса. Скоро вылезет голодная живность, и наутро моих костей и след простынет.
Замираю, тяжело дыша.
Еще вчера на улицах буйствовал май. Снег давно сошел, и парки позеленели, усыпанные мелкими липкими листочками, едва проклюнувшимися из почек. Почему кругом снег? С чего так холодно?
Где бы я ни была, это далеко не Подмосковье. Не думаю, что это вообще средняя полоса России. Где вообще сейчас, на границе весны и лета, может быть настолько холодно? В Мурманской области, кажется, были горы. Ну почему я такая дура и спала на географии, вместо того чтобы слушать?
– Просто иди. Это же не сложно, – убеждаю саму себя.
Лес не спеша расступается. Я выхожу на грунтовую дорогу. Напеваю себе под нос глупые строки, создавая иллюзию нормальности:
«В лесу пропала Инесса, но все хорошо.
Я приду домой и отмокну в ванной.
Оплачу квартиру, и мне будет смешно, что оказалась в такой странной ситуации».
Ветер завывает раненым зверем, плутая в верхушках сосен. Из-за шершавых стройных стволов показываются одноэтажные