Кухонная арка ослепительно сияет впереди. Когда я вхожу, то не чувствую ничего, кроме дыма. Он окутал лавки и человека за столом. Разумовский задумчиво оглядывает мои чертежи, аккуратно перебирая их. Его темные волосы торчат в стороны, будто он едва проснулся. Или не засыпал.
Легенда.
Я не могу сдержать улыбку, наблюдая за тем, как, без всякого преувеличения, самый известный человек Райрисы перебирает мои научные труды. Своими руками. С ума сойти!
– Ты еще долго будешь зыркать? Сядь, – недовольно хрипит Амур, не отвлекаясь от схемы построения механизма, обеспечивающего передвижение колесницы без участия лошадей. Я усаживаюсь напротив, с трудом унимая нервную дрожь.
– Доброе утро. – Слова прозвучали глупо. Разумовский неохотно отрывает глаза от бумаг и оглядывает меня с нескрываемым недоверием. Расправляю плечи, пытаясь впечатлить его.
– Доброе. – Его высокомерный тон сквозит недовольством. – Рассказывай. – Это скорее приказ, чем просьба. Я ерзаю на лавке, вытирая вспотевшие ладони о плотную ткань штанов.
Я так ждал и одновременно боялся этого момента, что, когда он наступил, не чувствую ничего, кроме страха опозориться.
Амуром меня пугали с самой юности. То присказками о его нечеловеческом нюхе на предателей царя. Правда, иногда эти же байки обрастали все новыми подробностями, и вот у него уже не чуйка на предателей, а желание рвать глотки врагов зубами, как охотничий пес. То о перекрестке четырех главных дорог Райрисы – городке, что славился торговлей на все княжества, – Тунгусе. Там он грабил и убивал купцов. Не для наживы. Просто оттого, что нрав Разумовского был поистине чудовищен, а значило это лишь одно – никто не смеет зарекаться, что однажды царская гончая не возьмет его след во имя хозяина и жажды кровавой расправы.
Амур отложил мою тетрадь в кожаном переплете, и на его лице проскользнула усмешка.
Бледный, как луна, он не похож на человека. Во всяком случае, живого. Может, виной тому байки о кровожадном Демоне?
Разумовский действительно имел поражающий воображение нюх! Правда, на неприятности. Многие гадали, почему же он все-таки убил царевича Виндея, но мнения их разнились во всем, кроме одного – поступок был нечеловечески жестоким, а значит, Разумовский точно вылез из преисподней. Прозвище «Демон» было одним из множества кличек, но пришло скорее не из народа, а с Запада. Покойный граф Витим написал письмо царю, где прозвал Амура «Демоном Четырех Дорог, разнесшим траур по всем сторонам света Райрисы».
– Идэр говорит, что ты собрал всех. – Пауза. Разумовский потирает рубец на переносице. Он продолжает нехотя, выдавливая каждое слово: – Проси, что хочешь.
– Это шутка? – Я, не в состоянии скрыть удивления, таращусь на него. Он устало потирает нижнюю челюсть, где заканчивается еще один шрам.
Ему будто… некомфортно находиться рядом со мной. Может, мне показалось? Я ляпнул лишнего? Или Нахимов меня оболгал?
– Ты сыграл ключевую роль в моем освобождении. Скажи, когда надумаешь.
Моя мать, верующая до одурения, часто наказывала мне не молиться в дни, когда луна убывала настолько, что на небе висел лишь один острый месяц. Мол, в те дни Смерть отворачивает от людей взор, чтобы Бесы и всякая нечисть могли всласть нарезвиться. Как зла и своенравна судьба! Матери давно уж нет среди живых, а Амур, что по жажде крови и страданий мог бы легко сравниться с Бесами, теперь мне должен!
С ума сойти!
Щеки горят, и нога сама собой дергается под столом. Амур откидывается назад и упирается спиной о бревенчатую стену. Его взгляд теплеет.
– Как много времени прошло?
Задумываюсь лишь на пару секунд. Разумовский устало прикрывает глаза.
– Два года.
Он молчит и не открывает глаз. Мне показалось, что он уснул, но Амур хрипит:
– Крупской жив?
– Живее всех живых, – нехотя признаю, отмечая новую перемену в его бледном лице. Брови слегка выгибаются, а уголки губ ползут вверх, обнажая ровные белые зубы.
– Ну, это ненадолго, – ухмыляется Амур, и я ему верю.
Глава 6
Сделка с Демоном
Инесса
Пытаюсь поднять руки, но ничего не выходит. Нет веревок, сдавливающих кисти. Только слабость. Вязкая, удушающая, грозящая утащить в небытие. Справа раздается недовольный голос – что-то между тихим пением и бормотанием. Меня охватывает паника.
Старуха сгорбилась над миской. Узловатые пальцы вцепились в каменную ступу. Седые волосы распущены. Гладкие блестящие пряди спадают до поясницы. Под потолком развешаны пучки сухой травы. Ведьма.
Заметив мое пробуждение, старуха откладывает пестик.
– Попутный ветер коварен, занес много гостей. – Голос звучит, как скрежет сухих ветвей. – Во славу Триединой Богини, у Собирательниц душ будет много работы.
* * *
Гнилые потемневшие балки заглядывают в мое сонное лицо. С них свисает паутина. Потолок из черных досок. Между ними кое-где можно увидеть торчащее сено. Ни пучков травы, ни ведьмы.
Где я?
Всю ночь я ворочалась с бока на бок. Куталась в толстовку, не в силах подняться на поиски пледа и еды.
Склад, охранник, шкаф. Они ведь были. Или нет?
Чем меня накачали?
Тело словно онемело, стало чужим.
Где бы я ни была, это место заметно отличается от склада. Здесь холоднее, и даже воздух ощущается иначе. Он чище. Все попытки вспомнить, как я оказалась в чужом доме, ни к чему не приводят. Клочки воспоминаний обрываются на пыльном шкафу и жутком отражении моего лица.
Даже злиться на себя сил нет.
Оглядываюсь. Никого. Облезлая печка посреди единственной комнаты. Вряд ли я все еще в Москве.
Теперь я в безопасности? Или нет? Меня вывезли за город? Почему не сдали в полицию? Они хотят меня убить?
Время тянулось ужасно медленно. В метаниях между сном и явью я успела пожалеть, что меня не арестовали. Стало легче с рассветом, окрасившим небо за маленькими деревянными окнами в огненно-рыжий.
Ноги с трудом разгибаются, когда сажусь на кровати из досок, покрытой тонким одеялом вместо матраса. Колени щелкают.
– Ну вот, пожили и хватит, – ворчу я, когда убеждаюсь, что кроме меня здесь никого нет.
Пыльно и слишком много паутины, свисающей с потолка, словно мишура на Новый год. Обвожу взглядом комнату и нахожу причудливый лиловый