– Стивер, солнце, время обеденное, – зовет мама. Вздыхаю и поднимаюсь.
Нужно придумать что-то гениальное. Настолько новое и хитроумное, что обеспечит мне место при царе, где-то в теплом уголке именитых чертежников.
Когда мама проходит в комнату, я замечаю, как посерела ее кожа. Рыжая копна вьющихся волос стала вдвое короче. Истончившиеся пряди прилипли к щекам и плечам. Я отшатываюсь к противоположной стене. Чертежи и наработки мнутся и рвутся под ногами. Мать улыбается, обнажая обломки зубов.
Комната наполняется сладким гнилостным запахом плоти и водоема, где я нашел ее два года назад.
Просыпаюсь в холодном поту. В комнате слышится мерное дыхание Катуня Нахимова. За годы я привык к его компании, хоть прежде мне никогда не приходилось делить с кем-то спальню. Переворачиваюсь на спину, протирая ладонью лоб. Небо на востоке уже розовое. Рассвет наступит совсем скоро. Сажусь в кровати и чувствую, как тонкие доски прогибаются под моим весом. Простыни смятые и влажные. Отбрасываю вытертое одеяло и опускаю ноги на прохладный пол из утоптанной земли. Катунь, лежащий недалеко от меня, открывает глаза.
– Чего не спишь, малец?
Его и без того грубый голос в полумраке звучит угрожающе. Я потираю шею.
– Думаю, – отзываюсь я. Нахимов тихо хихикает, затем ложится на бок и с выжиданием глядит на меня. Я молчу какое-то время, прежде чем Катунь заговаривает вновь:
– Ты постоянно думаешь.
– Это проблема? – Я скрещиваю руки на груди. Он задумывается на мгновение дольше обычного.
– Да, если ты от этого раскисаешь.
Катунь отворачивается, накрываясь с головой, оголяя ноги до колен. Это самый высокий человек, которого я когда-либо видел. Претендент на звание «Самый странный убийца и варвар всех времен и народов Райрисы».
Амур был личным следопытом царя, он выслеживал и загонял в угол неугодных своему господину. Он был его гончей. Позднее, когда Амур лишил жизни престолонаследника, в народе его прозвали не просто царской гончей, а еще и приписали множество нелестных слов. Начиная от «жестокий» и заканчивая «последней поганью». Катунь совсем не похож на своего близкого друга. Напротив. Не поджарый и бесхитростный, Нахимов, скорее, представитель тех больших и неповоротливых собак, чьи слюни остаются повсюду, а его аппетиту можно позавидовать.
Он веселый и жизнерадостный, пока не берется за ружье. Или лук. Или просто не начинает ломать шеи и откручивать головы, отпуская шуточки. Но мне ли его судить?
Мысли возвращаются к изуродованному телу матери. Пытаюсь отвлечься и перестать ощущать запах разложения, но увязаю в воспоминаниях с головой.
– Расскажи мне.
В голосе Нахимова нет привычной насмешки. Большие черные глаза уставились с выжиданием.
– Рассказать? Что?
– Тебя что-то мучает. Поделись, и станет легче.
Нахимов разминает крепкие руки и хрустит пальцами. На нем нет такого обилия шрамов, как на Звере, но это не мешает ему выглядеть устрашающе.
Как Амур.
Теперь для меня он сообщник, и нет повода бояться произнести его настоящее имя.
– С чего ты взял?
Катунь устало потирает глаза, прогоняя сон. Он никогда не злится. Во всяком случае, по-настоящему. За годы, что мы провели вместе, вычисляя пути, которыми Алые Плащи водят заключенных, он никогда не срывался. Катунь мог рваться в бой, а потом ужинать зажаренной на палке белкой, не смыв с себя чужую кровь. И сегодня он крайне терпелив. В отличие от Хастаха.
Катунь хрустит шеей, коленями и даже спиной. Он разваливается на глазах.
– Может, к врачевателю? – пытаюсь сменить тему я. Безуспешно.
– Ты видел нашего штопаного красавчика? – Я догадываюсь, что речь идет об Амуре. Это я его шил. Я не врачеватель, но вдруг попаду в руки к такому же любителю?
Тело непроизвольно дергается, а руки покрываются мурашками. Нахимов усмехается.
– Давай так: ты говоришь, что мучает тебя, а я расскажу тебе какой-нибудь свой секрет?
Обреченно опускаю голову. Я ничего не потеряю, если скажу ему. Может, даже узнаю что-то важное.
– Мне снилась мама, – выпаливаю как можно скорее, чтобы не успеть передумать. Нахимов хмурится. На левой брови белеет небольшой шрам.
– Так в чем проблема?
Правая нога начинает трястись. Катунь бегло оглядывает мою кровать, делая вид, что не замечает того, как я вцепляюсь пальцами в матрас.
– Ты не понимаешь.
– Я и не пойму, если ты продолжишь молчать.
Глубоко вдыхаю. И начинаю рассказ:
– Я нашел ее тело ниже по течению, в половине дня ходьбы от нашего дома. Она плавала на мелководье, лицом вниз. Волосы, те, что убийца оставил, солнечными змеями колыхались вокруг.
Поднимаю глаза лишь на пару секунд, но и их хватает, чтобы заметить, как замер Катунь. Он склонил голову набок, и даже звякающие змеи его волос недвижимы.
– По голой спине и плечам ползали мясные мухи. Помню, как пытался затащить ее в лодку. Ее блестящие волосы клоками оставались на пальцах. Я вылез из лодки, оказался по грудь в воде. Когда я перевернул маму, то буквально почувствовал, что значит фраза «сердце споткнулось». Казалось, что весь мир споткнулся и перевернулся с ног на голову. Они изуродовали ее лицо.
Раньше она была так похожа на меня. Как отражение. Произнести это вслух мне не хватило сил.
– Кому это могло быть выгодно? – Нахимов натягивает штаны, игнорируя существование нижнего белья. Отворачиваюсь.
– Не знаю.
Не то чтобы я не думал над этим вопросом. Думал. И много за все эти годы, но без толку. Мой скудный ум не переваривает ничего больше, чем нотная грамота и расчеты.
– Ты не пытался найти убийцу? – буднично интересуется он, застегивая манжеты на мятой серой рубашке. Как и все вещи, она ему немного мала. Ткань обтягивает широкие плечи и крепкие руки.
Руки убийцы.
– Надеюсь, господин Разумовский сможет помочь мне и в этом.
Нахимов замирает на последней пуговице и усмехается своим мыслям. Едва заметно качает головой и тянет:
– Амур из-под земли достанет ответы на все твои вопросы.
Меня удивляют его слова. К Разумовскому у меня всего две просьбы и все как к поисковому бюро. Найти убийцу матери и сестру, которая может и не существовать. Могут ли его слова значить, что моя сестра мертва?
Нахимов затягивает ремни кожаной перевязи. Крепит пару небольших ножен с торчащими из них блестящими рукоятями. Он не мечется по комнате. Все его движения четко выверены: шаг к стулу, где с вечера была оставлена сумка с патронами, три шага к кровати, под которой лежит ружье.
Я натягиваю ботинки на протертые носки и выхожу из спальни. В узком коридоре темно. Этот дом не