Разумовский нехотя мотает головой в мою сторону, и Катунь подскакивает на ноги. Они понимают друг друга без слов. Подхватив ведро, Нахимов вооружается ножом и, комично виляя бедрами, без единого звука исчезает в узком коридоре.
– Идэр, расскажи, пожалуйста, как все прошло? – учтиво обращается ко мне Стивер. Парнишка вежлив. Слишком вежлив, чтобы стать одним из нас.
– Хорошо. Никого не встретила. Кажется, у нас есть ночь в запасе… – не успеваю договорить, как меня раздраженно перебивает Амур:
– Выдвигаемся сегодня на закате.
Он оставил полупустую банку и поднялся из-за стола.
О нет, только не дорога!
Я надеялась, что мы задержимся здесь на какое-то время. Может, я смогла бы все исправить до того, как двинемся дальше. Мы не виделись несколько лет. Нам просто необходимо все прояснить!
– Может, останемся? Всего на одну ночь, – умоляюще лепечу я. Амур недовольно цокает и покидает кухню, оставив мою просьбу висеть в воздухе.
Какое унижение.
Стивер глядит с жалостью. Бледный как тень, он допивает то, что осталось в банке Разумовского. Он морщится, и только потом на его лице возникает вымученная улыбка.
– Приготовьтесь. Собирайте вещи, – цежу я сквозь зубы, поправляя золотые цепи на шее.
Не хватало еще ударить в грязь лицом перед этими дураками.
Хастах скалится в своей тошнотворной манере.
В который раз меня обижает наше очевидное внешнее сходство. Мы можем сойти за кровных родственников. Особенно в Райрисе.
– А разве это не бабское дело?
Я улыбаюсь, прилагая все усилия для того, чтобы это не походило на гримасу.
– У тебя не будет женщины, пока ты зовешь нас бабами.
Катунь хихикает, переступая порог кухни. В ведре все еще лежат рыбы. Хастах высокомерно задирает нос, отпивая из чашки. Спешу в другую комнату, боясь услышать вдогонку то, на что не смогу ответить.
Например: «Люби его сколько влезет, но он не обязан отвечать тебе тем же».
«Ты жертвуешь жизнью ради него, а его самым большим желанием все равно останется прикончить тебя».
* * *
Сидя под кленом, я рассматриваю сочный резной лист, усеянный светлыми прожилками. На потрескавшихся губах чувствуется кислый вкус незрелых яблок, съеденных на завтрак. По спине бежит пот. Расстегиваю верхние пуговицы черной рясы и впускаю немного воздуха под воротник.
Амур исчез без следа. Там, на болотах у Рваных Берегов. Один. Что, если он пострадал? В тех землях множество хищников. И Бесов.
Сердце ноет при одной мысли о том, что мы никогда его не найдем.
Марево. В лучах палящего летнего солнца впереди показалась длинноногая фигура. Молодой мужчина быстро двигается в мою сторону. Медные волосы горят всеми переливами огня на голове. Он закатал штанины выше колен и закрепил булавками. Его бледная кожа кажется прозрачной в ярком свете полуденного солнца.
– Добрый день.
Учтивый. Как мило.
Со вздохом поднимаюсь. От жары голова идет кругом. Карман оттягивают сувениры, что я украла.
– Я – Стивер Ландау. – Он пожимает костлявыми плечами и отводит взгляд в сторону. – Мы знакомы с Амуром Разумовским. Бегло, но все же. Он отказался помогать мне в поисках сестры, но, думаю, если мы найдем его, он мог бы пересмотреть свое решение.
Янтарные глаза выжидающе уставились.
Раз пришел, то согласен мне помочь.
– Где остальные?
– Здесь, – раздается позади басистый голос.
Я оборачиваюсь. Высокий темнокожий парень поправляет цветные бусины на волосах. Катунь Нахимов – лучший друг Амура. Стивера я знала еще ребенком – его мать, скромная и набожная учительница, часто посещала Собор Крови и Пепла. Рядом с ним Хастах.
– И с чего нам стоит начать?
Хастах презрительно фыркает.
– С того, что у нас получается лучше всего, – ограбим и без того неимущих, – с гордостью говорит Нахимов, потирая здоровенные ладони.
Мне определенно не нравится то, как он доволен. Это не предвещает ничего хорошего.
– Церковь? – Я закатываю сползающие рукава рясы. Плотная ткань не пропускает ветер, становилось жарко. Хастах мерзко хихикает.
– Конечно, – подтверждает Катунь, явно довольный произведенным эффектом. – Монастырь святого Владимира, – уточняет он, упиваясь.
Меня распирает от злости. Стивер не скрывает изумления и таращится на всех по очереди, крутя головой.
– Мы ограбим монастырь?
– Не мы, а Идэр, – недовольно поправляет Хастах. Его серая рубаха и широкие штаны колышутся на теплом ветру. Катунь кивает.
– Нет.
Я говорю твердо. Содержимое потайного кармана того и гляди прожжет ткань.
Я обокрала Собор Крови и Пепла. Я обворовала свою мать-настоятельницу! За одно это Смерть должна оставить мою грешную душу вечно скитаться в поисках успокоения.
Катунь недовольно поджимает пухлые губы.
– Как знать, может, там ты заслужишь прощение Амура, – протягивает Хастах, брезгливо оглядывая мою одежду. Просторная ряса становится тесной. Воротник душит, вцепившись в шею.
Я подвела их. Я всех подвела, и мне не хватит жизни, чтобы расплатиться с долгами.
Моя приемная… единственная мать никогда не отпустит мне такого предательства. Но, с другой стороны, Амур может меня простить. Все будет как раньше. Больше мне ничего не надо. Я даже готова вернуться в монастырь, откуда пару часов назад утащила золото, лишь бы это приблизило меня хоть на шаг к искуплению вины перед любимым. Вероятно, Агуль уже обнаружила пропажу, и нам давно пора бежать.
Поступиться своими принципами ради любви – не это ли истинное желание заслужить прощение?
Глава 5
Можно без имени
Стивер
«Недостаточно хорош. Можно без имени». Такой могла быть надпись на надгробии Стивера Ландау, единственного сына военного врача и учительницы музыки при дворе.
* * *
Чертежи и бесконечные списки заполонили дощатый пол. Сижу посреди бумаг, нервно оглядывая листы в поисках нужного. Теплые солнечные лучи греют спину, заставляя выпрямиться. Рыжая кошка лениво потягивается, царапая листы. Мама без ума от этого комка шерсти и даже назвала ее чудаковато – Катей. На все возражения, что это глупо, она виновато опускала взгляд и замолкала.
Кошку мы так и не переименовали.
В небольшой комнате царила тишина, изредка нарушаемая пением матери. Музыкальный слух редко ее подводит, но менее странным от этого исполнение не становится. Она родом с Юга близ Рваных Берегов, тамошний говор отличается от того, как звучит речь в средней полосе, не говоря уже о землях княжества Гуриели, где мы поселились после смерти отца. Невольно устремляю свой взгляд на инструменты, разложенные на столе. Свирель, гусли, балалайка и совершенно неведомое в здешних землях изобретение – виола со смычком. По форме инструмент напоминает крупную грушу с веточкой. На подоконнике забытая чашка остывшего иван-чая. Через дверной проем в комнату вбегают два котенка. Катя