Как мы, пришедшие сюда, чтобы затеряться.
– Красавица, посмотри, какая рыбка! – кричит мускулистая женщина в грязной косынке, но я даже не оборачиваюсь. Галдеж торговцев, привлекающих покупателей, давит не хуже камня на сердце.
Слишком много людей. Чересчур громко.
В потемневшем деревянном ведре, которое я тащу, шевелятся несколько темных длинных рыб. Сомы выплеснули половину воды, отчего их скользкие плавники торчат на воздухе.
Сворачиваю на узкую извилистую дорогу, параллельную длинной площади.
Тишина. Долгожданная и отчего-то такая же гнетущая, как и атмосфера рынка. Оборачиваюсь, панически ища глазами слежку.
Никого. Вообще никого.
Крепко вцепившись в отшлифованную ручку, продолжаю свой путь.
Дружинники могли забыть обо мне.
Опять я вру себе в попытках успокоиться. Конечно, они вспомнят, не найдя моего тела среди мертвых дружинников. Мое лицо будет красоваться на каждом столбе во всех грязных городишках царства.
Прислушиваюсь к каждому шороху, скрипу ставней, дрожа под порывами холодного ветра.
Озноб означает, что кто-то прошел по моей будущей могиле, – так всегда говорила мать-настоятельница, сердце Собора Крови и Пепла в центральной Райрисе.
Моя единственная мама.
С раннего детства я отличалась от остальных. Темноволосая и смуглая, в отличие от бледных и конопатых детишек средней полосы. В приюте при Соборе Крови и Пепла я нашла себя и свое единственное предназначение – служить Богам. Новым и Старым.
Я просыпалась с молитвой на устах, с ней же и проваливалась в сон. Агуль всегда была внимательна к послушницам и даровала нам то, что по какой-то причине отняли у нас Боги – семью. Она рассказывала о монахинях, которые дослужились до того, что Боги являлись к ним, даруя возможность проповедовать. Эти рассказы даровали мне смысл трудиться в познании книги Святых. Там рассказывалось о Смерти – главном божестве. Богиня над Богами.
Поначалу это меня удивляло, но потом мать-настоятельница разъяснила, что никакое божество жизни, если бы оно и появилось, не превзошло бы своим могуществом Смерть. В конце концов, мы все когда-нибудь покинем этот мир и станем доказательством того, что Смерть почитали и боялись. Она могла забрать душу человека, что нес угрозу устоям. Особенно если речь шла о вероотступниках, что сжигали храмы, предателях, кусавших руки, что их кормили, и убийцах, что крали ее бесценную собственность – жизнь. Еще Смерть могла быть наградой за прожитые века. Отдыхом и долгожданным забвением. Ее часто желали старые военные, что прожили дольше положенного. Уйти на покой – так они прощались перед сном в лагерях во время осад. Во время битв Смерть ходила среди людей, но встретить ее надеялись ночью, во сне. В покое. Самой же редкой и желанной ипостасью было перерождение души после того, как та покидала тело.
Агуль любила рассказывать о Грехах, семи приближенных Смерти. Каждый из них был покровителем мирских забот: власти и статуса, побед в войнах, достатка и процветания, мести, искусства, сытых зим и полных семей. Агуль часто отмечала, что всем Грехам угодить невозможно, а потому они стараются перетянуть на свою сторону как можно больше человеческих душ. Те же Грехи, кого перестают чтить, строят козни, направляя своих самых верных приспешников.
Она пугала нас, когда мы были совсем юными, чтобы оберегать от неверующего люда вне церкви.
Если Агуль и была права насчет Грехов и их приспешников – в чем я ни на миг не сомневаюсь, – то с одним из них мне посчастливилось встретиться лично. Позже он едва не стал моим мужем.
Дойдя до небольшого двухэтажного домика в конце улицы, я мотаю головой по сторонам. Никого. Юркаю в проем, где должна была находиться калитка, и мелкими перебежками, держась тени деревьев, добираюсь до крыльца. Преодолеваю три ступеньки в один шаг и глубоко дышу, чувствуя, как остатки воды выплеснулись из ведра на ноги. Мокрые штанины облепили икры. Холодно. Пошарпанная дверь тихонько скрипнула и закрылась за моей спиной. В нос ударяет запах крепкого алкоголя.
Стянув кожаные сапоги, я не спеша прохожу по узкому коридору с голыми бревенчатыми стенами на кухню. Маленькая комната с низкими потолками наполнена сизым дымом.
Тихий, хриплый смех Амура. Катунь, сгорбившись, сидит во главе стола и жует сухой хлеб, запивая его из железной кружки. Хастах уселся на дощатом полу, зло поглядывая на Стивера, сидящего между темнокожим громилой и Амуром, некогда спасшим и вместе с тем сломавшим мне жизнь.
Давно я не слышала его смеха. Кажется, вечность.
– Вы что, пьете? – рычу я, уже коря себя за то, что полюбопытствовала. Парни переглядываются, ехидно улыбаясь.
– Это иван-чай, – безэмоционально отвечает Амур, делая глоток коричневой жижи из стеклянной банки. Во второй его руке сигара. На неистлевшем куске бумаги еще виден кусок карты. Амур сидит, закинув ноги на стол. Его черные ботинки рядом с хлебными корками, что не доел Катунь.
– Тогда почему так воняет горючкой?
Сбрасываю плащ и ставлю ведро на неровный пол. Сомы чуть не вываливаются мне под ноги. На плечо приземляется серый кусок гипса. Побелка с печи почти целиком отвалилась, оставшись лишь во швах между кривенькими глиняными кирпичами. Унылое местечко. В самый раз для преступников в бегах.
– Это кофе с горючкой, – брезгливо морщится Стивер, поправляя медные кудри. Он старательно скрывает, как некомфортно ему среди нас. Старательно, но недостаточно.
Семейство Ландау было примером жизни истинных праведников. Госпожа Ландау посещала Собор Крови и Пепла как собственный дом. Делала щедрые пожертвования, играла на свирели на службах по воскресеньям. Даже когда ее муж погиб на границе, она без устали продолжала нам помогать, поддерживала прихожан. Пока над ней не совершили жестокую расправу.
Праведники любят сплетни не меньше грешников.
– Мы празднуем, – поднимая чашку, вмешивается Хастах.
Отмахиваюсь от дыма. Я пожалею об этом, но все же спрошу:
– И какой же повод?
– Амур живым выбрался из передряги, хотя казалось, что это невозможно.
Я недовольно хмыкаю, скрестив руки на груди.
– Тогда можем смело отправляться в запой, ведь он постоянно делает невероятные вещи.
Разумовский болтает коричневую жижу в банке. Она омывает прозрачные стенки, покрытые мелкими трещинами, словно паутиной. Веселье сходит с его обезображенного лица, оставляя лишь тень улыбки.
Забавно, как время меняет людей. Он никогда не был особенно нежным или учтивым, но то, во что он превратился, я просто не узнаю. Тихий и мрачный. Жестокий. Где-то там, глубоко внутри, он должен был остаться тем парнем, ради которого я бросила все. Или не должен? Что, если Лощина изменила его навсегда? Смогу ли я вернуть все назад?
– Разделайте рыбу, – мои слова звучат как приказ. Говоря это, я вновь задерживаю взгляд на возлюбленном. Амур был бы