Все любят мучеников, кроме самих мучеников.
– Погода испортилась полгода назад. Ну, как испортилась… слетела с катушек напрочь, – вмешивается в разговор Катунь, подпирая голову руками. Его бледно-розовые ладони будто светятся на фоне темной кожи. Нахимов еще прошлым вечером сменил легкие обноски на серый шерстяной камзол, едва сходящийся на мускулистых плечах. Бусины на его свалянных волосах звякают.
– Она постоянно меняется, – поправляет здоровяка Хастах, внезапно вышедший из-за ближайшей сосны. Он выглядит довольным тем, что ему удалось подкрасться незамеченным.
– Выбрал? – нетерпеливо уточняет Идэр, поднимаясь на ноги.
Катунь и Стивер следуют ее примеру. Хастах кратко кивает и юркает между деревьев. Мы спешим за ним.
Он провел нас вдоль деревушки, держась от нее на приличном расстоянии. Она оказалась гораздо больше, чем предполагалось. Добравшись до конца улицы, мы по одному приблизились к небольшому ветхому домику, стоявшему чуть поодаль от остальных. Тот, что раньше стоял рядом, сгорел, оставив после себя несколько головешек на закопченном фундаменте. Предо мной домишко в один этаж высотой. Пробираюсь за полусгнивший забор из маленьких колышков, накренившихся внутрь запущенного двора. Облетевшие яблони перекосило, часть ставней отвалилась, обнажая рамы, скалящиеся разбитыми стеклами, словно клыками.
– Добро пожаловать, Амур! – громче, чем следовало, говорит Нахимов, раскидывая руки в стороны. Он широко улыбается, клацая зубами. – Баню не обещаю, но ты имеешь прекрасную возможность искупаться и напиться горючки, как в старые добрые времена.
Я усмехаюсь, закусывая губу. Не в силах отвести глаз от поросшей мхом черепицы на двускатной крыше, чешу подбородок. Щетина колет пальцы.
Стивер хихикает, натягивая шапку на покрасневшие уши. Идэр переминается с ноги на ногу, бросая критичный взгляд то на Хастаха, выбравшего ночлег, то на убогий дом.
– Смех смехом, а нора кверху мехом, – недовольный бас друга заставляет прокатиться по телу волну приятного тепла. Может, я никогда не найду себе пристанище, но они – мой дом, и от этого никуда не деться. Его реплика заставляет Идэр недовольно цокнуть, скрещивая руки на груди.
– Не смей сквернословить! Закрой рот!
Идэр издает недовольный стон и опускает голову. Бронзовое лицо скрывается за копной длинных темных волос.
Вот я наматываю блестящие пряди на кулак, собирая их по шелковой простыне. Убираю под платок, подаренный младшей сестрой. Заплетаю в косы вместе с расшитыми бисером лентами.
Странное чувство. Вроде и человек тот же, но теперь вызывает совершенно иные эмоции.
– Я ел сырых крыс. Тазиком меня не напугать, – улыбаюсь Катуню, подходя ближе к нашему временному пристанищу.
– Они шевелились во рту, когда ты их жевал? – не скрывая отвращения, уточняет Хастах.
Наличники на окнах облупились, но я замечаю выцветшую на солнце краску. Хибару слегка перекосило от времени и отсутствия ухода, но в целом она не так уж и плоха.
– Сырых – не значит живьем, – поправляю я, уверенно шагая вперед. Остальные не спеша следуют за мной. Промерзшая трава хрустит под подошвами.
– Уверен, крысы звали тебя и умоляли о пощаде. Как тебе спится по ночам? – Хастах желчно обращается к Идэр, намекая на ее запятнанную репутацию.
– Сдохни.
– Только после тебя.
Игнорирую пререкания за спиной. У меня появился шанс все исправить. Поступить правильно. Расчетливо и с холодной головой.
Позади слышатся голоса:
– Может, мы уже наконец закопаем эту пакость? – недовольно бубнит Хастах.
– Ты о Идэр или остатках ужина недельной давности в твоем мешке? – глумится Катунь.
– Вы невыносимы!
Идэр вихрем проносится мимо меня. Взбегает на крыльцо, и алая ткань камзола всполохом исчезает за покосившейся входной дверью. Усмехаюсь, наблюдая за тем, как старый развалившийся дом, словно свирепый хищник, сожрал ее живьем.
Еще немного – и я избавлюсь от нее. Отомщу за все, что она сделала.
– Может, не надо было так грубо?
Стивер равняется со мной и виновато опускает голову. Катунь подходит со спины и обнимает за плечи сначала мальчишку, а потом меня.
Здесь тихо, но совсем не так, как в Лощине. Умиротворяюще. Спокойно. За годы заключения я слишком привык к одиночеству, но мне трудно представить миг, в который я буду счастливее, чем сейчас. Катунь молчаливо достает сверток и протягивает его мне. Рву бумагу, и на ладони оказывается золотой компас, инкрустированный рубиновыми цветами. У меня перехватывает дыхание. Переворачиваю компас. На обратной стороне хорошо знакомая мне гравировка.
Никогда не сбивайся с пути, и компас выведет тебя к свету. Он приведет тебя ко мне.
Провожу пальцем по витиеватым буквам. Не думал, что увижу его снова. Катунь печально улыбается и хлопает меня по плечу.
– Кажется, ты потерял. Она была бы недовольна, – неуверенно говорит Нахимов, поджимая губы. Стискиваю компас и прячу его в нагрудный карман. Ближе к сердцу.
Он прав – Селенга Разумовская была бы недовольна. Как, впрочем, и всегда.
– Больше не теряй, – добавляет Катунь. Стивер опускает голову. Этот разговор явно не предназначен для чужих ушей. Хастах выскакивает вперед и разводит руками:
– Чего застыли? Пойдем уже!
Ну, здравствуй, свобода! Я вернулся для разрушений.
Глава 4
Боги, что предпочитают слушать молча
Идэр
Ветви хлещут по лицу. Босые ступни, исцарапанные и исколотые, немеют.
Уже не больно.
Дождь давно прошел, оставив густой туман и проблески ясного неба среди тяжелых туч. Этот вечер мог быть одним из тысячи, что я провела в доме Разумовских. В моем доме. Среди вещей Амура, моих драгоценностей и терпкого запаха парфюма, которым пользуется Селенга. Я могла быть в постели под персиковым балдахином, среди десятка подушек, обтянутых шелком, разглядывать свечи с их недвижимым пламенем, стремящимся ввысь.
– Прости… прости, прости, прости меня! – кричу я небесам, виднеющимся между елями и соснами.
Голос срывается на хриплый кашель. Слезы закончились. Холодный ветер пронизывает до костей. Мокрая ночная сорочка липнет к телу.
– Это все потому, что я отвернулась от вас? Поэтому вы прокляли меня?
Ответа нет. Как и всегда. Боги предпочитают слушать молча и отворачиваться в тот момент, когда ты в них больше всего нуждаешься.
* * *
Я прогуливаюсь мимо торговых лавок. Запах рыбы и свежей выпечки окутывает торговую площадь, заманивая покупателей. В памяти невольно возникают образы столицы. Ее богатых домов, магазинчиков с украшениями и шикарными одеждами, лавок с духами и театров. Все это развеялось прахом с падением Асквы. В Граде Дождя побывать не удалось, да и, надеюсь, не придется.
Это будет мое последнее путешествие.
Мощеные улицы с полуразваленными двухэтажными домишками привели меня на небольшой рынок. Серые и зеленые палатки сменяют друг друга.
Речные города почти не отличить. Безликие,