– Дали двенадцать, два года срезала амнистия. А надо было, чтобы эта сука до самого звонка сидела. Может, скромнее бы себя вел.
– Да и хрен с ним, – сказал Русаков, разливая остатки водки.– Вот сейчас, «на посошок» накатим, и в еду в аэропорт.
– Не надо подробностей, я и так все понял! Ты давай, Санчело, действуй, –сказал Виталий, допив водку.– Провожать тебя не буду.
«Ташкент» всю жизнь был по-военному не многословен. Иногда Сашке казалось, что он читает его мысли. За годы дружбы и совместной службы он настолько изучил психологию друга, что вполне мог предсказывать его действия на сто шагов вперед.
– Ну что мне пора, – сказал Русаков, собираясь в дорогу.–Вот тебе ключи от машины, завтра меня встретишь.
– Жвачку на дорожку хочешь, – спросил «Ташкент», предлагая другу блестящую пластинку.– Запах алкоголя отбивает.
Русаков взял жвачку засунул её в рот и даже прикрыл глаза от буйства необыкновенного вкуса, который как ему показалось, взорвался на языке ароматами экзотических фруктов.
– Дурная привычка, – сказал он улыбаясь. -Я помню, как ты меня первый раз ей угостил.
– Дурная привычка курить, а это привычка полезная, располагающая к оральному соитию с объектами противоположного пола, – сказал «Ташкент».
– Дурная привычка пить водку «на посошок»….
– О, это дело! Сам предложил – я тебя за язык – не тянул, – сказал Демидов, и опустошил бутылку. -На посошок, – спросил «Ташкент».
– На посошок….
Русаков опрокинул рюмку, и одним глотком употребил её содержимое. Занюхав обжигающий спиртовый «выхлоп» куском черного хлеба, он вернул в рот жвачку и расплылся в гримасе блаженства.
– Ну что брат, я полетел, – сказал он. – Ты оставайся здесь за хозяина.
Глава четвертая
Германия
До вылета самолета было чуть более часа. Долго ждать не пришлось- после приезда минут через тридцать, диктор объявил регистрацию на рейс Москва –Берлин аэропорт (Шёнефельд). Русаков накинув ручную кладь на плечо, прошел к стойке регистрации. Он угрюмо подал билет и паспорт, и отвернул физиономию, стараясь дышать в сторону от регистратора.
– Русаков Александр Викторович, – улыбаясь, спросила стюардесса.
– Так точно, – по-военному ответил Русаков.
– Ваше место А-71, возле иллюминатора, – сказала очаровательная девушка и вернула документы пассажиру.
Русаков не спеша прошел в зал ожидания, и вальяжно развалившись в кресле, достал журнал «Мастер ружье» и погрузился в чтение. Буквы прыгали перед глазами, а голова была занята осмыслением того, какие действия предпринять, чтобы вырвать сына из лап, потерявшего тормоза «Молчи». Время ожидания растянулось, словно резиновое и Александру показалось, что до объявления на посадку в самолет прошло целых три часа.
Лайнер, набрав высоту, опережая время, лег на курс в сторону Запада. В салоне показалась очаровательная стюардесса, которая улыбаясь, объявила, что рейс Москва–Берлин, будет проходить на высоте девяти тысяч девятьсот метров. Через четыре часа, самолет приземлиться в берлинском международном аэропорту Щёнефельд. Она пожелала всем счастливого полета и исчезла, чтобы через несколько минут появиться вновь с тележкой закусок и алкогольных напитков. Александр взял бокал с коньяком и слегка поёрзав, принял удобную позу. Отпив немного коньяка, он закрыл глаза, и погрузился в навеянные ему воспоминания. С тех пор, как он уехал из Германии в Союз, минуло уже двенадцать лет. Двенадцать лет в истории вселенной – это был всего лишь миг, но в истории некогда великой страны, это были годы наполненные трагизмом. Страна, будто бы сорвавшись с «катушек» стремительно катилась в пучину преступности и всеобщей нищеты. Самые боеспособные войска, выводимые из ГСВГ целыми армиями, размещались в чистом поле без перспектив на жилье, зарплату и боевую выучку. Офицеры стояли на сержантских должностях, командовали взводами и даже отделениями. Государство, предало своих защитников, но даже в таком положении, и, не смотря на предательство правителей, настоящие офицеры не смогли изменить Родины, и продолжали до самого конца верно и преданно служить ей.
После того, как отсюда ушли русские, на месте, где раньше стояли советские гарнизоны, воцарилось уныние и запустение. Ушли русские, но оставили после себя добрую память у восточных немцев, которые, как и советские люди, не смогли вписаться в новые реалии навязанного дикого капитализма.
Все, что случилось за последние сутки, не вписывалось ни в какую логику, которую мог выстроить мозг нормального человека. Но разве можно было считать Шабанова нормальным, если он был одержим маниакальной страстью стать обеспеченным и неприлично богатым. Мозг Русакова, не смотря на свалившуюся, на него дрему, работал, словно компьютер. Он продумывал десятки вариантов встречи с «Молчи», и каждый раз он видел перед собой его наглое лицо, в которое ему хотелось влепить пулю. Все думы о бывшем контрразведчике, почему-то заканчивались одним и тем же финалом. На память вновь пришло беззаботного время его юности, когда, он учился в десятом классе. Свободное время, которого было не столь много, он умудрялся посвятить той курносой белокурой немке из соседнего городка Цоссен, чье сердце покорилось русскому парню. Совсем незаметно, глаза Русакова окончательно слиплись, и он убаюканный гулом турбин, сдался в плен сказочному песочному человечку, который, как в детстве «засыпал» ему глаза волшебным песком. Проснулся Русаков тогда, когда самолет, выпустив шасси, опустился на ту высоту, с которой уже отчетливо было видно черепичные красные крыши немецких домов, жалкие сосновые леса и перелески, и посадочную полосу берлинского аэропорта Щенефельд. В груди вновь защемило от нахлынувших ностальгических воспоминаний, которые мертвой хваткой сжали сердце, и не отели отпускать. Всего какие-то четыре часа полета и Русаков оказался там, куда хотел вернуться последние годы, чтобы всколыхнуть душу приятными воспоминаниями тех лет.
Здание аэровокзала, было отстроено заново. Оно представляло собой по истине, творение архитектуры, эргономичного в плане удобства и всем современным требованиям. Словно завороженный Александр стоял посреди зала, разбираясь в сотнях рекламных вывесок. Знание немецкого языка, который за годы совместной жизни поставила ему жена, позволило ему беспрепятственно найти прокат автомобилей. Расстояние до Цоссена было не более двадцати километров. Можно было добраться и на электричке, но время было на вес золота. Русаков получив ключи, и заплатив всего сто евро, вышел на парковку проката.
– Ну что камрад, ву ист майне ауто, – спросил он менеджера.
– Дас ист ире ауто, – ответил молодой немец и открыл маленький юркий Фиат -500.
Русаков бросил сумку на пассажирское сидение провернул ключ. Фиатик странно зажужжал стартером, словно это был вовсе не автомобиль, а какое-то недоразумение, и послушно завелся, издавая звук похожий на работу швейной машинки «Зингера».
– Алес гут камрад, – сказал Александр немцу, и одобрительно показал большой палец.
– Гуте райзе, – ответил белобрысый паренек, и приветливо улыбнулся Русакову.
Бросив плавно сцепление, Русаков услышал