На столе пюре с котлетой.
Время непростого дальше,
Воют, воют бабы снова,
Как сто лет назад и даже
До рождения Христова.
Автострада и ухабы,
Танк гремящий – слушай, милый,
Я ведь тоже, тоже баба,
Тоже плачу над могилой.
И озимые побило,
И ветра кусают шею.
Индевелая рябина,
Время непростых решений.
«То, что нас убивает, делает нас сильнее…»
То, что нас убивает, делает нас сильнее.
Мёртвые, сраму не имучи, отступать не умея,
Держат обречённые переправы.
Мёртвые знают, что они правы,
Поскольку смерть исключает сомнения,
лень и слабость,
И мы смотрим за речку, лучезарно осклабясь:
То, что тебя убивает, делает из тебя солдата.
И без промаха бьют проржавевшие автоматы.
«Вот так и ехать, ехать, быть в нигде…»
Вот так и ехать, ехать, быть в нигде,
Быть в никогде, посередине, между.
Не по сезону летняя одежда,
Октябрьский лист на ледяной воде.
Из точки в точку, закрывай глаза,
И ты не ты, и пацаны не погибали,
По танками избитой магистрали
Лететь вперёд и не смотреть назад.
Потом на месте – суета, тоска,
А тут покой, какого не бывало.
Никто не задыхался под завалом
И кровью на камнях не истекал.
Оставь мне эту тишину мою,
Большую трассу, время без итога.
И местные выходят на дорогу
И белые в корзинах продают.
«Когда от Херсона…»
Когда от Херсона
Отвели войска
(В рамках чего – это потом
объяснят по федеральным каналам,
По радио,
По интернету; Господи, какая тоска);
Неважно.
В общем, когда ничего не стало —
По правому берегу
Реки Днепра
Остался прапорщик
Иван Никтоев,
Рядовой Алексей Ты-Умер-Вчера,
Лейтенант Сомнение,
Капитан А-Ты-Вообще-Кто-Такое.
Они держали Днепр,
Великую русскую реку,
До ядерного удара,
До последнего человека.
Заряжал сожжённую бэху
Иван Никтоев,
Ругаясь, как водится, на рядового.
Подносил заряды вообще неизвестный
воин,
Лёгший всё там же семьдесят лет
с лихренцом
За большую идею,
За великое русское слово.
Потом, кстати,
К ним присоединился мой бывший.
Он погиб вообще в сентябре,
Под Сватово,
Но всё же к ним как-то вышел.
В общем, не знаю, что потом вам соврут
(Не знаю, что потом я совру),
Но великое русское слово —
Это сгоревший редут,
Застреленный комиссар,
сжимающий кобуру.
«Зима обняла; через белое проступая…»
Зима обняла; через белое проступая,
Маячит призрак разбомбленного сарая.
Рябина обледенела, синицы на ветках.
Новые две могилы – тоже разведка.
Тлеющая сигарета, яблоко да печенье.
Дверца в оградке скрипит, как качели.
Белая тишина – ни памяти, ни печали.
Помнишь, как мама с папой тебя на руках качали?
Всё ты, конечно, помнишь; ещё покурим,
Мы – не живые, не мёртвые – нынче дежурим.
Ты под землёй, я сверху, но ты не бойся:
Вне жизни и смерти мы одного свойства.
Так что прорвёмся: по разные стороны Стикса
Взявшись за руки – в просторах белее гипса
Мы отдежурим: чего мы ещё не видели.
Я обещала котёнка твоим родителям.
«В запредельную тишину…»
В запредельную тишину,
Оставляя след поцелуя,
Он ушёл от неё на войну
И там полюбил другую.
А потом был последний бой,
И могилой больше на свете.
И раздался двугласый вой.
И одна подарила другой
На память его браслетик.
И ни эта ни та – не жена,
Потому что дорога кривая.
Это ж, блин, мировая война
И поэзия мировая.
«Не надо, не накапливай вещей…»
Не надо, не накапливай вещей,
Любовей, горестей и мертвецов,
Не запасай соленья и не шей
Приданого. Так выйдешь на крыльцо —
А там на север тянутся уже,
Идут, идут под синяками туч,
Оглядываясь, все настороже,
Везут с собой среди полей и круч
На стареньких телегах – да гробы
С костями прадедов, друзей, учителей.
И ты возьмёшь свои. И вот столбы
Потянутся всё медленней, темней.
Туда, на север, дальше от войны,
Нашествия врагов и саранчи,
Туда, где дни протяжны и темны,
И каждый гроб с собою волочит.
И ты влачи. Другого не бери.
Не будет никакого «там», «потом».
Впитается в дорогу долгий хрип,
Чтоб наши дети выросли на нём.
«Что-то вспыхивало за приоткрытой дверью…»
Что-то вспыхивало за приоткрытой дверью.
Проснулась, вспомнила: бояться не надо.
Это посреди обороны, распутицы и безверья
Ёлочку нарядили.
На верхушку прицепили гранату.
Майор в очках привязывал на нитки патроны.
– Завтра, – сказал Крот, —
день Николушки Чудотворца.
«Грады» били рядом, летели выше
опавшего клёна,
Собака вывалила язык: казалось – смеётся.
Ёлочку нарядили. Завели генераторы.
Потом ещё дали свет, а связи не дали.
Как тебе такой постмодерн,
такая смерть автора?
Бесснежный декабрь и снаряды над городами.
Кстати, по нам не стреляли.
По мирняку стреляли.
Как раз в ту ночь. Мы узнали об этом