А пока остаются сны.
Господи, мы такие маленькие.
И всё же зачем-то нужны.
«Пока превращалась в красную линию…»
Игорю «Закату» Алькину
Пока превращалась в красную линию
кровавая нить,
Пока, скрежеща, переламывалась эпоха,
Я молилась, чтоб не пришлось
тебя хоронить,
И действительно опоздала на похороны.
Время пройдёт, прирастут дубы
годовыми кольцами,
Будет стоять памятник молодому солдату.
Я как-то спросила, почему ты пошёл
добровольцем.
Ты пожал плечами: «Открыли военкоматы».
А двадцатого сентября над тобою
сложились стены,
И война побежала дальше
большими скачками.
Вот и всё, что я могу рассказать
про великие перемены.
И ещё я не знаю, как посмотрю
в глаза твоей маме.
«Глядеть на палую листву…»
Глядеть на палую листву,
Отсчитывать года и войны
И в электричке на Москву
Читать канон заупокойный.
Кричат вороны над крыльцом,
Уходят на войну солдаты,
Дрожит сухое деревцо
Средь сумерек голубоватых.
Светлы в России октябри,
Ясны, прозрачны и печальны.
И плачет мамка: «Не умри»,
И сын её идёт – случайный,
Любой, бессмертный, неземной
Солдат, святой и неизвестный,
Туда, где будущий покой,
Туда, где будущая песня.
Придёт Покров, потом зима,
Укроет ягоды рябины,
И эти ветхие дома,
И тех, кого мы так любили.
И этим мамкиным сынам
Ходить, ходить со смертью рядом,
Чтоб, может, кончилась война
Хотя бы к новым листопадам.
«Одни записываются в БАРСы…»
Одни записываются в БАРСы
(Боевой армейский резерв специальный).
Другие стоят в пробке
под Верхним Ларсом.
Трагедия становится фарсом.
Неосязаемое – реальным.
В БАРСе-16, кстати, погиб Декабрист,
Молодой «яблочник»,
оппозиционер упёртый.
Мы все ходили по краешку смерти,
Обречённые легионеры,
шлемоблещущие когорты.
Девчонка, похожая на мою бывшую,
давай потрындим за жисть.
Пока мы живые, а не память застывшая.
Пока про нас не сняли кино,
не написали поэты,
Смерть, похожая на мою бывшую,
Стрельни мне последнюю сигарету.
«В сентябре голос покрылся льдом…»
В сентябре голос покрылся льдом —
Первые заморозки. Онемела
От крика. Жизнь проходила своим чередом.
Опознавали тело.
На похороны не успела.
Собирала голос из камушков голых
У северного моря; сжатое горло
Выталкивало бабий рёв.
И река была красной, как борщ или кровь,
И небосвод багров.
И молчала, сколько горло ни грей,
И октябрь растянулся на сто октябрей,
Зажигались мёртвые фонари.
А потом приснился и говорил.
Говорил: говори обо мне,
Чтобы я не ушёл, не растаял, не
Превратился в пыль земную и прах.
Говори про кота на моих руках,
Про секретик в земле родом из детства,
Говори, попробуй вглядеться.
Назовём это служением: жизнь без крова,
Без семьи, без пристанищ.
Но когда я договорю последнее слово,
Меня не станет.
«Звали её Надежда…»
Закату и его маме Надежде
Звали её Надежда,
учительница в школе.
И был у неё ласковый сын сероглазый.
А когда началось —
на временном расколе —
ушёл на войну, не сомневаясь ни разу.
Отложил мечты когда-нибудь
доехать к Байкалу,
отложил мечты – повзрослею,
мол, подрасту.
И слышался сердца стук и колёсный стук.
И большая страна
за окном вагона мелькала,
и было ему тридцать три.
Как Илье Муромцу или Христу.
Когда она прочитала
«Погиб самый светлый парень»,
Ей даже имя не нужно было —
и так поняла.
И был сентябрь горячей кровью ошпарен,
и Оскол-река, как из бутылочного стекла.
Звали её Надежда, но надеяться было
не на что.
Сползала по стеночке.
Хоронили в открытом гробу,
сдержать не могла вой:
Господи, почему?
Господи, для чего?
А потом подошла – такая уже, не юная
(Это её на иконах молодой рисуют,
с младенцем),
Говорит: я своего тоже на руках баюкала,
Тоже потом хоронила – куда же деться.
А потом, говорит, восстал через три дня.
Так, говорит, и будет, слушай меня.
И открыла Надежда глаза —
а рядом более никого.
И только плат на плечах чужой —
сияющий,
огневой.
«На рассвете рассыпчат свет зарожденья дня…»
На рассвете рассыпчат свет зарожденья дня,
Желтоватых берёз подвылинявшая палитра.
Тень ложится на мост, чернением вороня,
Словно ствол.
И только слова молитвы:
«…но хочу ль, не хочу ль,
а всё же спаси меня».
Да, мы прах и порох, а в будущем,
может, цинк,
Ни един не праведен, впрочем,
совсем не странно
Праведных помиловать —
мы же пока жильцы
Тех окопов, где кровь и грязь,
а не с неба манна.
На рассвете рассыпчат свет,
и слегка туманно
Проступают сквозь тени мёртвые
наши отцы,
И подходят, и руки жмут – крепко,
без обмана.
«Время непростых решений…»
«Время непростых решений…»
Эх, болота, бабье лето,
Избы в сёлах