Авель сучил ногами, как плохо спелёнутый младенец, он плакал до тех пор, пока не услышал, а скорее почувствовал чье-то приближение. Некто безусловно являлся мужчиной, потому что пах мужским парфюмом. Некто являлся русским, потому что заговорил с ним хоть и на родном языке, но с заметным московским акцентом:
– Погоди. Я найду что-нибудь острое и развяжу тебе руки. Тогда станет легче…
Некто удалился и отсутствовал недолго, а после его повторного появления началась совсем уж неприличная возня. Похоже, острого режущего предмета москвичу добыть не удалось, и он принялся перегрызать путы Авеля в буквальном смысле этого слова. При этом шелковистая поросль на его щеках и подбородке неприятно щекотала измученные запястья и ладони Авеля. Он ёрзал, пока не почувствовал, как путы слабеют. Напрягая плечи, он развёл запястья в стороны, и путы лопнули. Из глаз брызнули слёзы облегчения. Презрев стыд, Авель застонал.
– Ты не смущайся, – проговорил Некто. – Они замотали тебе руки скотчем. Ха! Это так по-русски! Бандиты со скотчем! Утюга только не хватает! Ха-ха-ха!!!
Авель открыл глаза. Перед самым его носом маячили стильные слипперы на белой, идеально чистой подошве, надетые по-хипстерскому обыкновению на босу ногу. Хозяин слипперов смотрел на него с нескрываемым и обидным состраданием. Смутно знакомое лицо. Наверное, кто-то из поклонников, из тех, что повадились посещать его концерты едва ли не еженедельно, кочуя следом за ним по средиземноморским пляжам. Наверное, Авель должен быть благодарен за то, что, презрев нормальную человеческую брезгливость, этот поклонник перегрызал его путы зубами?
– Авель, хочешь пить? – проговорил навязчивый некто.
Прежде чем хоть что-то ответить, Авель приподнялся, огляделся. Они оба находилась в тени палубной надстройки. За невысоким бортом бурлила лазурная вода. Вдали желтела полоска берега. Судно шло быстро, рассекая железным корпусом покатую волну. Солнце действительно стояло высоко. Возможно, они уже довольно далеко от Ашдода.
– Мы в плену, – проговорил хипстер. – Нас похитили, но воду и пищу дают. Похоже, нас не собираются убивать.
На слове «убивать» он всхлипнул.
Авель вскочил, выхватил у него из рук бутылку с водой. Так и есть, хипстер: дорогая рубашка, хлопковые брюки, соевая мордашка маменькиного сынка. Но он не бумер, как Авель. Он из поколения π, и от того его соевость ещё постыдней.
Опустошив бутылку, Авель с силой метнул пустую тару в волны. Кровь стучала в висках. Как же так? Он хотел избежать войны. Он бежал от войны, а теперь ему придётся воевать. Да и с кем? Действительно, с кем? Для начала надо выяснить именно это.
– Нас похитили арабы, – в унисон его мыслям произнёс хипстер. – Меня зовут Саша, а моя жена Настя и дети… я не знаю, где они. Может быть, они в трюме на этом катере?.. Я не думаю… я надеюсь, что они не погибли. Потому что кое-кто погиб…
Он снова всхлипнул и выжидательно уставился на Авеля.
– Как это было? – устало спросил тот.
– Я думаю, что сначала они взорвали дымовую шашку. Её пронесла ливанка в цветном платье. Мы с женой видели её раньше на пляже. Она со своим дедом убирала пляж. Её дед художник…
Мириам!
– Что же ты замолчал? Продолжай!
– Но ты так расстроен… стоит ли?
– Говори!
Клетчатая рубашечка, бриджи Camel Activ, слипперы Lacoste на босу ногу, каждую неделю посещает барбешоп, пахнет дорогим парфюмом. Стоп! А разве сам Авель не таков? Отчего же тогда он хватает неизвестного парня за цырлы, рвёт ему ворот рубахи, обзывает «соевым москалём»? Ведь парень отнёсся к нему по-человечески, попытался облегчить его страдания. По крайней мере в физическом плане он их облегчил.
– Умоляю, расскажи мне всё. Я должен знать!
Пытаясь успокоиться, он смотрел в глаза парня, как в зеркало, и оба они плакали.
– Девушка с пляжа взорвала дымовую шашку. На меня это как-то странно подействовало… короче, я на какое-то время ослеп… я не был готов… За это время жена моя и дети куда-то пропали, а меня схватил бородач в резиновых тапках и под дулом автомата отвёл сюда, на катер. Я слышал стрельбу. Я видел кровь…
Он умолк, утирая подолом рубахи намокшую от слёз бороду.
– Говори! Кто-то погиб?!!
– …ударник… клавишник… гитарист… одна очередь из автомата – и всё. Я подумал, как хрупка жизнь, а мои дети…
– Насрать на твоих детей! Москалей пруд пруди! Ещё народятся! Что стало с моими? Они погибли? Ты уверен?
Совершенно не обидевшись на грубые до жестокости слова о детях, парень смотрел на Авеля с обидной жалостью. Похоже, он был уверен в гибели его группы так же, как уверен в преступных действиях Мириам, которая, по его мнению, была заодно с похитителями и убийцами.
Мысли Авеля путались, перескакивая с Мириам на стрельбу в пляжном баре, которой, впрочем, он сам почему-то не помнит. В самый разгар его смятения из-за надстройки вышел седой человек в длинной белой рубахе и арафатке. Знакомое лицо, глаза-маслины. Старый знакомец печально улыбался. Его появление сопровождал мелодичный звон, источник которого Авель так сразу не смог уразуметь.
– Ты напился воды и чувствуешь себя лучше, – проговорил Иероним.
– Он очень нервный, – отозвался хипстер в слипперах Lacoste. – Хотя по-настоящему нервничать должен я, потому что мои жена и дети… они пропали…
Парень всхлипнул.
– Наши хозяева против, – печально изрёк Иероним. – Они не хотят, чтобы руки Авеля Гречишникова оставались свободны. Они боятся отца Авеля Гречишникова, и поэтому руки Авеля Гречишникова надо связать.
Сказав так, Иероним извлёк из кармана своих штанов катушку скотча.
– Скотч!!! Скотч!!! Ха-ха-ха!!! – завизжал москвич в слипперах, а Авель, понурив голову, рассматривал металлический браслет, сковывавший лодыжку Иеронима.
К ушку ржавого браслета крепилась тонкая цепь, в крайнее кольцо которой охватывало поручень правого борта. Ржавое железо при каждом движении Иеронима издавало своеобразный мелодичный звук. Только теперь Авель заметил, что и московский хипстер прикован к поручню правого борта точно такой же цепью, только в отличие от Иеронима москаль стыдится своего рабского положения и придерживает цепь, чтобы та не звенела. Авель усмехнулся:
– Вот оно что…
– Иншаллах… – отозвался Иероним.
– Какой такой иншаллах! – заверещал москвич. – Когда кафе заволокло дымом и началась стрельба, этот старик ударил тебя по голове, – москкич ткнул пальцем в Иеронима, тот отшатнулся, цепь зазвенела. – Оттого-то ты ничего и не помнишь. Но я это видел! Это последнее, что я видел, прежде чем окончательно испугаться…
– О-о-о!!! – Иероним закатил глаза в приторном и нарочитом умилении. – Для того чтобы вот так вот сознаться