На плечах офицера поблескивали серебром витые погоны с двумя квадратными звездочками – оберст, полковник, понял Незнамов. Полковник витийствовал, он поднимал голос почти до визга.
– Никто из вас не имеет права ходить в лес, пока там укрываются большевики! Пока идут боевые действия, никто не вправе покидать свои дома после десяти часов вечера… Нарушитель этих правил будет расстрелян!
«Ах ты, гнида!» – сморщился Незнамов. Опираясь на шашку, он пробрался к полковнику. До него оставалось шагов десять. Антон видел, как у полковника вздуваются жилы на шее – он повышал голос до предела, чтобы его слышала вся площадь. Другое дело, что не все его понимали, а переводчик говорил не очень громко. Но немца это не очень волновало.
– Еще раз повторяю вам радостную для вас новость – весь Волковысский дистрикт включен ныне в состав Южной Пруссии. Вы станете гражданами Великого рейха! Тогда как ваши соседи будут жить в генерал-губернаторстве. Вы скоро почувствуете эту разницу. А пока вам предстоит принести клятву на верность фюреру.
Из-под фуражки полковника сбегали капельки пота – было очень жарко. Солнце палило из зенита.
Народ стоял, понурив головы – то ли от пекла, то ли от речей оберста.
– Верность фюреру каждый из вас докажет, если назовет немецким властям всех коммунистов и жидов, скрывающихся в городе, всех, кто прибыл сюда с востока…
– Я прибыл сюда с востока! – крикнул Незнамов и в три прыжка подскочил к оратору. Он выхватил шашку – площадь ахнула, ошарашенный полковник застыл – крутой взмах, секущий удар – и голова, и фуражка полетели на землю и покатились в разные стороны. Взвился истошный женский крик, мужчины переднего ряда подскочили, давая дорогу катящейся, словно тыква, голове. Обезглавленный труп полковника рухнул к ногам Незнамова, а через несколько секунд и его тело, изрешеченное автоматными очередями, растянулось рядом.
Народ отхлынул, повсюду слышались команды обозленных офицеров, кто-то припадал на колено, готовясь к стрельбе, кто-то укрывался за каменными уличными вазами, кто-то куда-то бежал, повсюду были страх и паника. Никто не верил, что полковника срубил боец-одиночка, ждали нападения с любой стороны. Но нападения не случилось. К вечеру полковника похоронили у стены православной церкви, стоявшей в самом центре Порозово. В гроб положили и казачью шашку, от клинка которой погиб оберст. Автоматчики прочесали толпу и прилегающие улицы, ничего подозрительного не нашли.
Спустя три года, когда немецкий Восточный фронт покачнулся и пополз на запад, в Порозово приехала вдова полковника. Она потребовала, чтобы гроб ее мужа выкопали и отправили на ближайшую железнодорожную станцию. Ближайшей станцией оказался Волковыск. Оттуда и отбыли в Германию останки полковника, как выяснилось – командира 222-й пехотной дивизии. А где закопали старшину Незнамова, никто не знает. Его безвестную могилу не пометили ни крест, ни звезда, ни дикий камень. Говорят, при въезде в местечко, там, где меловые карьеры, в их ямах и схоронили всю сотню, закопали вместе с конями и седлами.
* * *
Тот печальный для немцев порозовский день был отмечен еще одним, еще более опасным, событием: неизвестный русский снайпер стал вести огонь по немецким солдатам, рискнувшим заглянуть в центр местечка. Сначала, когда сновавших там пехотинцев было много, он вел почти беглый, но все же прицельный огонь. Положив четырех, он замолк, выжидая, выискивая новые цели. Но на площадь теперь никто не совался. Тогда снайпер сменил позицию. Теперь он мог вести огонь сразу по трем улицам и вдоль главной дороги. Еще семерых гренадеров вермахта навсегда уложил на торцовую мостовую. Никто не мог понять, откуда он стреляет. Пока это выясняли, меткий стрелок положил еще троих. Наконец определили, что человек-невидимка ведет огонь из густой кроны старой липы на обочине главной дороги. По дереву открыли автоматный огонь, но пули только сбивали листья и ветки. Едва по-пытались убедиться, что русский снайпер убит, как наземь упал еще один гренадер, а за ним еще. Можно было подумать, что отчаянному одиночке помогает сам дьявол. Или господь Бог.
Русский снайпер оставался неуязвим, пока за дело не взялся его коллега, которого вернули с полпути на Волковыск. Обер-ефрейтор забрался на колокольню церкви. Он долго рассматривал кроны уличных деревьев, пока не заметил меткого смельчака. Обер-ефрейтор дал ему возможность сделать еще один выстрел – последний в жизни. А потом послал пулю точно в цель – в голову. Русский стрелок сверзился из кроны наземь. Следом за ним слетела пилотка. Винтовка с оптическим прицелом застряла в ветках. Только после этого его осторожно окружили, обступили со всех сторон. Это был парнишка лет двадцати. На верхней губе едва пробивался темный пушок, как это бывает у коренных северян. Алая душа выходила из него кровяными толчками.
Немецкий офицер, руководивший охотой, молча прикрыл лицо убитого пилоткой. Это было все, что он мог сделать из уважения к воинской храбрости. Он приказал своим солдатам построиться и увел их в центр местечка. Можно было подумать, что проход строем мимо поверженного врага – это тоже дань чести. А может, пехотинцы просто спешили покинуть проклятое место, ставшее гиблым для восемнадцати солдат вермахта.
Тело убитого безымянного снайпера прикопали в углу огорода местные жители. А к дереву кто-то долго еще приносил цветы.
Оба этих случая в Порозове помнят и по сию пору. Лишь имен героев так и не удалось установить. Скорее всего, это были конники 36-й кавдивизии из Волковыска.
* * *
Решение оставить Высоко-Литовск и все позиции окрест полковник Васильцов принял на свой страх и риск. Страх состоял в том, что пятнадцатый полк нес кровавые потери – свыше четырехсот убитых и почти столько же раненых. Позиции он держал, но кому они были нужны? Кому нужны были тупиковые станции Высокое и Семятичи? Кому нужен был этот участок границы, когда и с севера и с юга немцы давно уже прорвались и шли на восток? Риск же состоял в том, что любой вышестоящий начальник, будь то командир корпуса, командарм или командующий фронтом, мог бросить в лицо Васильцову гневные слова: «Кто вам разрешил покинуть боевые позиции без приказа?!» И все последующие объяснения насчет того, что согласовывать маневр было не с кем, поскольку связи ни с кем не было, воспринимались бы как жалкий и неубедительный лепет, который бы вызвал новую волну гнева: «У вас связь пропала – вы и налаживайте! Почему не посылали делегатов связи в соседние дивизии, в Брест, в Кобрин, наконец?! Что?! Посылали, и никто не вернулся?! А по второму разу послать? А по третьему? Пока не нашли нужный штаб! Нашли?! И что, мать вашу в лоб?!»
Да, один посыльный лейтенант из новоприбывшего пополнения вернулся с правого фланга, где действовала 113-я стрелковая дивизия генерала Аллавердова, и доложил, что и 113-й нет ни с кем связи, что и она действует по разумению своего комдива, а комдив – тяжело раненный – выбыл из строя. И теперь командиры аллавердовских полков уводят свои части на восток, прикрываясь северной опушкой Беловежской Пущи.
И Васильцов решил последовать их примеру. В конце концов, самое важное, казалось ему, это спасти свою живую силу для боев на новых рубежах. Так что это вовсе не трусливое