Где-то голосили деревенские частушки:
Полюбила лейтенанта,
Оказался политрук.
А какой же политрук
Девку выпустит из рук?!
Иэх-ма!!
Когда совсем стемнело, заработала киноустановка, и на вывешенной простыне-экране замелькали фигуры киногероев, а динамики огласили парк голосами любимых актеров. Андрей повел новую подругу Анюту на «Веселых ребят». Они довольно удачно устроились на предпоследней скамье. Фильм был в самом разгаре, когда лейтенант услышал за спиной ехидный голос: «Смотрите свое кино, смотрите… Завтра интереснее будет» Черкашин обернулся, за спиной никого не было. Почему его так насторожили эти слова, он и сам не знал. Но насторожили, подпортили праздничное настроение. Вскоре к ним с Анютой пристроились и Овцын с Генераловым, каждый со своей подругой. Все задорно смеялись над проделками веселых киноребят. Черкашин украдкой посматривал на часы. Стрелки приближались к полуночи. Смутная тревога наполняла душу, звала вернуться в Волчин, к своим. В конце концов так и решилось: Черкашин с Овцыным возвращаются в роту, а Генералов остается здесь, его подруга пригласила на ночлег.
В обратный путь двинулись в первом часу ночи. Убывающая луна едва подсвечивала дорогу. Но оба хорошо ее знали и шли ускоренным шагом. Потом оба разом встали – дорогу перебежало какое-то животное – не то кабан, не то волк. Человек! Низко пригнувшись, какой-то тип в красноармейской гимнастерке метнулся из одних придорожных кустов в другие. Первая мысль: «Самовольщик! Догнать и поймать!» Но сделать это не удалось.
– Стой! – крикнул Овцын. В ответ из кустов раздался пистолетный выстрел, и овцынская фуражка, фирменная, пошитая брестским мастером, слетела с пробитой тульей. Хорошо стрелял, гад! Пригибаясь и чертыхаясь, они обошли опасное место за километр и снова вернулись на дорогу. Однако теперь шли по обочине, вглядываясь во все подозрительные тени.
– Чуть не уложил, сволочь! – переживал Овцын потерю своей фирменной фуражки. – Кто бы это мог быть? Дезертир? Диверсант?
– А может, кто-то приревновал тебя на танцах? И такое бывало…
Черкашин не ответил, он смотрел в небо… Даже самая медвежья глухомань – вглядись ночью в звезды и поймешь – она же граничит с космосом и имеет свой собственный выход во Вселенную!
И почему греки так странно назвали созвездия? Вон Водолей. Да соедини точки звезд – и получится верблюд. Или Рак – самая настоящая рогатка. Скорпион – это кобра. А мой Стрелец – самый настоящий ангел без головы..
Все это так… Но только что за странные огоньки наплывают в нашу сторону из-под далекого западного поднебесья? Из-под всех этих кобр и раков, скорпионов и дев?
Медленно, но уверенно. И весьма зловеще…
Часть вторая. Между Брестом и Белостоком
…И наступил год, равный по счету своему длине винтовочного штыка в сантиметрах – 41-й.
Глава первая. Редактор Негодяев
В последнюю мирную субботу полковник Васильцов получил распоряжение от командира 28-го стрелкового корпуса срочно прибыть к нему, к генерал-майору Попову, на совещание. И хотя 49-я дивизия считалась «отдельной», то есть подчинялась напрямую командующему 4-й армией генералу Коробкову, тем не менее командир 28-го корпуса негласно взял ее под свое крыло. Возможно, генералу Попову не хватало для полноты корпуса еще одной дивизии (у него их было всего две – 42-я и 6-я, обе располагались в брестской крепости), и он надеялся, что «одинокую», «ничейную» 49-ю рано или поздно подчинят ему. Возможно, он учредил над ней опеку, повинуясь хозяйской жилке – не пропадать же добру на стороне, в глухомани, на стыке армий боеготовому соединению. Да и к полковнику Васильцову, командиру с разносторонним военным опытом, Василий Степанович Попов был весьма расположен. Так или иначе он частенько приглашал его к себе на КШУ – командно-штабные учения, и даже просто так, на общенародные праздники, которые он отмечал со всей широтой казачьей души.
Ранним утром комдив уже садился в свою видавшие виды «эмку». Машина редкой модификации – с брезентовым верхом – поступила в дивизию по «призыву автомашин» на военную службу из какого-то смоленского гаража. Ее пригнали в полурабочем состоянии. Однако штабной шофер сержант Кликарь сам перебрал двигатель и довел заезженную «эмку» до ума и кондиции. И теперь, с запасным колесом за брезентовой спиной, она походила на солдата со скаткой за плечами. Полковнику Васильцову машина очень нравилась – «конь боевой с походным вьюком» – называл он ее, и сержанту Кликарю это льстило.
Комиссар Потапов перехватил комдива у самой ма-шины.
– Ты в Брест едешь? Захвати нашего редактора!
Их 49-й дивизии полагалась по штату своя многотиражная газета. Такое новшество возникло в войсках недавно – в финскую войну. Но никто из штаба корпуса не настаивал, чтобы у 49-й была своя газетная печать. Есть – хорошо. Нет – так и не к спеху. А тут интересное происшествие. Прошлой осенью Потапов вместе с семьей отправился в ближайший лесок собирать грибы. И насобирал…Насобирал целый пакет свинцовых литер типографского шрифта. Кто-то зачем-то рассыпал в лесу набор белорусских букв. Собственно, чисто белорусских букв из доброй сотни найденных было всего две «i» да «у-короткое», остальные были русские. Из них можно было складывать простейшие если не тексты, то заголовки или лозунги. Но Потапов очень обрадовался и говорил всем начальникам: «сам Бог велел выпускать нам газету, хоть его и нет. Вот и шрифт нам послал…» А тут очень кстати прибыл в дивизию младший политрук Николай Зиновьев, выпускник московского ИФЛИ[12]. Армия, как государство в государстве, вбирает в себя людей всех профессий, ремесел и искусств. Требовались ей и музыканты, и художники, и поэты. Так Николай Зиновьев был назначен на должность редактора дивизионной газеты «На страже!». В редакцию должны были входить еще два специалиста – ответственный секретарь и корреспондент-организатор. Но пока их не было, Зиновьев весь первый номер сочинил вдвоем с Потаповым и украсил его собственными стихами:
Сорок девятая, врагами клятая,
Несет победу на своих штыках…
Полковник Васильцов с любопытством глянул на редактора.
– Впервые вижу живого поэта! Вы и вправду стихи пишете?
– Так точно! – ответил младший политрук с широко расставленными синими глазами, с уверенно вздернутым косо срезанным носом. В нем не было ничего, что должно быть присуще, по мнению Васильцова, поэтам – людям, отрешенным от постылой действительности, витающих в эмпиреях, наподобие лунатиков. Гимнастерка с хорошо подшитым свежим подворотничком сидела на нем ладно, в обтяжку, ремень портупеи пересекал грудь, не провисая, на петлицах цвета иван-чая рубинами горели «кубари»…
– Так вы ИФЛИ заканчивали? – расспрашивал по дороге Васильцов.
– Еще не закончил, заочно учусь на последнем курсе.
– ИФЛИ – институт флирта и любовных интриг.
– Откуда вы знаете? Это только у нас так ИФЛИ расшифровывали!
– Я ведь в Москве тоже учился. Правда, не в ИФЛИ, а в военной академии… И что же у вас и книги изданы?
– Книг пока нет, только подборки в газетах и журналах. Но книга, надеюсь, выйдет в Минске. Я туда свой сборник отдал.
– Почитайте-ка что-нибудь свое. Только не «Сорок девятую, врагами клятую…».
Зиновьев стал читать нараспев, но, как большинство поэтов, читал он пафосно и заунывно. Из всего