Когда прибыли на место, нам с Клуни показали, как нужно обходить периметр и где именно его обходить. Причём ночью там был другой маршрут. Мы сразу приступили к дежурству. Это был большой ангар со складом оружейного резерва. Там хранились СПГ, АГС, пулемёты, РПГ с выстрелами к ним, миномёты, патроны, снаряды и мины. Склад был опечатан, но мы знали о его содержимом.
Полуразрушенный бетонный забор с колючей проволокой поверху тоскливо окружал прилегающую территорию, как бы забирая её у окружающего мирного, а может и мирового пространства, подспудно напоминая о недавнем зековском прошлом. К забору были прикреплены ржавые ворота, а у ворот стояла фанерная будка, где можно согреться, отдохнуть и поспать. Проведено было даже электричество со всеми вытекающими из его наличия благами. До нас здесь было четверо артиллеристов с гаубицы Д-30, которых мы сменили. Они сказали, что их отправляют переобучаться на ПТУРщиков. А наша служба была теперь «не бей лежачего». Но и стрелять в него тоже, наверное, не стоило.
В этой будке вместе с нами жили ещё двое вольных или бригадных, как тогда говорили. Их позывные были Квинто и Грызун. Два совершенно разных человека, оказавшихся в одинаковых обстоятельствах.
Квинто, высокий сорокалетний мужик с узким интеллигентным лицом, попавший в госпиталь с перебитой осколком ступнёй. Чуть не отрезали, но обошлось, восстановился и решил доработать контракт в окопах. Говорил, не отомстил ещё как следует за младшего брата, который уже успел погибнуть на этой войне. Квинто предлагали пойти в штабные связисты, он отказался. Узнав о гибели брата, почти сразу уволился и приехал на Моли в лагерь «Вагнера». А на гражданке он был простым провизором из Питера. Всё на «вы» пытался говорить с нами и никогда не ругался матом.
Он потом добьётся своего, снова окажется на «нулёвке» и будет отчаянно косить хохлов из пулемёта, но однажды погибнет, сказав по рации: «Парни, я двести, извините…». Его пытались взять в плен, но он взорвал гранаты. Я узнаю об этом, потому что он неожиданно обнаружится в соседнем подразделении. И многие будут помнить его.
Грызун окажется никаким не грызуном, а молодым прыщавым парнишкой, только что закончившим магистратуру Пензенского пединститута по специальности «География». Он расскажет нам массу пикантных историй из жизни людей средневековья. И нам всем, парням с Большой Войны, после этих рассказов очень захочется, чтобы эта война не оказалась какой-нибудь запятой во Всемирной истории.
Несмотря на крепкие молодые зубы, никто не стал называть его Грызуном, а все звали только по имени – Иван, Ваня. Белобрысый, небольшого роста и с широкой улыбкой, он скорее был похож на домашнего мальчика, переодетого в военную форму, и вызывал у нас скорее отеческие чувства. Заключив контракт, он так и не смог добраться до передка, потому что ещё в учебке подцепил заразу и почти сразу загремел в госпиталь с острой дизентерией, а оттуда прямо к нам. Зачем поехал на войну, Ваня и сам не мог толком объяснить, всё время озвучивая разные патриотические лозунги и проводя исторические параллели.
Жили мы дружно, патрулируя вокруг забора по одному и по двое. Касок не надевали, конечно, только в брониках. Квинто и Ваня сблизились и на фишку ходили вместе. За обедом я, как обычно, был немногословен, а Клуни иногда пугал рассказами о некоторых подробностях жизни на передовой. Им было интересно друг с другом, а я был рад, что у этих ребят не случилось такой дыры в судьбе, которая называлась тюрьмой.
Первое время мы трое, которые имели определённый опыт на передке, ходили и по привычке смотрели себе под ноги, чтобы разглядеть возможную растяжку или признаки минирования, с трудом привыкая к глухой земляной тишине. Мысленно отмечали все ямки и ложбинки вокруг, все выступы забора, за которыми можно было спрятаться, всё, за что можно сдать назад и укрыться. И тишина, тишина… Холодная, опасная. Иногда во сне что-то слышалось, и я выскакивал несколько раз ночью с автоматом из нашей бытовки. И только Ваня хорошо спал и ходил просто так.
Именно его мы чаще всего посылали за водой и сигаретами в соседний садоводческий посёлок в километре от нас. На что мы выменивали сигареты, я не буду говорить, а вот из посёлка к нам тоже приходили разные люди. Запомнилась одна старушка, которая иногда ходила мимо нас к соседнему складу вместе с внучкой торговать пирожками.
Однажды старушка остановилась и, увидев меня, сидевшего на пороге фанерной избушки, стала пристально всматриваться, как я задумчиво выпускал клубы табачного дыма в уже теплеющее небо конца февраля.
– Есть тебе за что тут умирать, сынок? – спросила она.
– Умирать – нет. А жить есть ради чего, – откликнулся я и тоже внимательно посмотрел на старушку. Она подошла ко мне и молча достала из корзины пару свежих пирожков с капустой.
– Дядя! – вдруг обратилась ко мне девочка, которую держала за руку старушка.
– Да?
– А когда всё будет хорошо?
– Скоро, малыш, скоро, – зачем-то пообещал я.
И они ушли в сторону забора другого склада. А пирожки у той старушки были вкусные, такие делала когда-то моя мама…
12. ЖАЛОСТЬ
Это с пулей ты не узнаешь, в тебя или нет летит, свою всё равно не услышишь. С некоторыми боеприпасами, например, с миномётом, хорошо слышно и выход, и куда летит. Есть шанс укрыться. Вот с ракетами – как с пулей, не услышишь. Через день на соседний склад, где обычно формировались группы новичков, прилетели два «Хаймарса». Такое ощущение, что кто-то из местных навёл. Может быть, та самая старушка. А может, кто-то из новобранцев утаил телефон и позвонил оттуда домой, совершив преступление, замешанное на глупости.
В воздухе раздался сильный свист, за ним два мощных взрыва. Один за другим почти сразу. Оглушающий грохот, дым, всполохи огня. От места, где в тот момент находились патрулировавшие периметр нашего склада Квинто с Ваней, было метров восемьдесят. Через минуту всё успокоилось, дым и пыль унесло в сторону тёмным облаком, что-то продолжало гореть.
Открылась картина: на месте ангара кроме развороченных бетонных плит, которыми был выстлан пол, и покорёженных металлических конструкций ничего не