Глава 12
Распад СССР и новая Россия
Новейший период развития нашей страны – один из самых драматичных в истории Российского государства и его народа. Речь идет о времени с начала горбачевских реформ во второй половине 1980-х гг., распаде СССР и постсоветском развитии Российской Федерации. Вместе это составляет три десятилетия – солидный отрезок исторического времени, когда значительную часть современного населения страны составляют граждане, родившиеся после распада СССР и об этом недавнем прошлом личной памятью не обладающие. Носителями советской исторической памяти остается ныне уже пожилая часть взрослого поколения, а «эпоху перестройки» и «лихие девяностые» помнят также и россияне средних возрастов.
Для профессиональных историков это время пока еще рассматривается как недостаточно отдаленное, чтобы подвергать его академическому анализу, хотя все школьные учебники по истории России доводят повествование почти до сегодняшнего дня. В сегодняшнем дискурсе о недавнем прошлом живо присутствуют мемуарные свидетельства очевидцев и активных участников переломных событий нашей истории. Те, кто занимал ключевые позиции и кто явно влиял на ход событий, как правило, предпочитают апологетические или полуоправдательные трактовки хода истории. Почти никто из них не берет на себя ответственность за сделанные просчеты или за недостаточное понимание сути принимаемых решений и их возможных последствий.
В суждениях и оценках не менее активно участвуют и те современники событий, которые в силу разных причин не были их активными участниками, а тем более – не пребывали у власти. «Нас, академиков, тогда в правительство Ельцин не позвал: предпочли пригласить завлабов управлять страной», – сказал мне ныне покойный академик Л. И. Абалкин. Критическое направление общественной мысли и политических оценок густо замешано на логике собственного утверждения за счет отрицания сделанного предшественниками. Так поступает обычно каждая новая правящая команда, цель которой утвердиться у власти и обосновать успехи собственного правления в выгодном свете на фоне якобы провальной работы ушедших или отстраненных от власти. В политике такую логику действий можно понять, как и можно понять (без оправдания) старания пропагандистов в пользу действующих правителей и их курса. А вот что касается экспертного сообщества, то здесь желательна и даже необходима более объективная оценка свершений и перемен, а также соблюдение преемственности и связи поколений в историческом процессе. Здесь не сработает принцип подсечно-огневой системы, когда для получения нового урожая необходимо выжечь старое, забросить сделанное и начать все с чистого листа.
Оглядываясь на прожитые годы в позднем СССР и в новой России и оценивая нынешние доминирующие дебаты и оценки, невозможно отрицать, что именно эта логика разрыва и подход tabula rasa (с чистой доски) преобладают в российском политическом менеджменте и в медийной сфере. Не отличаются особой проницательностью в трактовке прошлого и деятели культуры, для которых главными критериями художественного творчества выступают ответ на низовые фобии и ублажение нынешних интересов и вкусов, а не стремление к «правдивому отражению». Часть художников-властителей дум намеренно выбирают сегодняшнюю политическую повестку, будь это апологетика сталинизма, предательство элит или «бандитский капитализм» 1990-х годов.
Разлом по поводу взглядов и оценок «истории, которую мы помним», отношение к советскому периоду и последующим событиям оказываются наиболее сложной исследовательской задачей. Здесь оценки обременены политическими эмоциями, личным жизненным опытом, влиянием произведений культуры и пропаганды, от которых часто не свободны и сами исследователи. Одним кажется, что это были «лучшие годы нашей жизни», другие с содроганием вспоминают преступления сталинизма и жестокую несвободу при тотальном дефиците товаров и услуг периода правления Брежнева и других генсеков.
Ментальные разломы среди россиян дополняются линией на отторжение каждой новой правящей командой того, что сделали их предшественники, даже если сами новые управленцы были активными деятелями предыдущих правительств. Так, например, родился ныне почти фольклорный образ «хаоса 90-х годов», «кровавых девяностых». Цель этого образа – возвысить бесспорно позитивные перемены в жизни страны после 2000 г. Но плохо, что общество, включая политический класс, не обладает культурой преемственного мышления, неспособно увидеть полезность прошлых «заделов» и пестует в себе нетерпимость и даже ненависть к тем, кто был до этого у власти. А это, в свою очередь, порождает ненависть и к действующей власти среди тех, кто желает прийти ей на смену или уже покинул властные позиции. В этой политико-идеологической сумятице и отсутствии культуры преемственности особая ответственность выпадает на тех, кто является профессиональными производителями знания о прошлом, т. е. на историков. Именно историки обладают необходимой подготовкой по части видения исторических горизонтов, обучены методам обращения с первоисточниками, обладают навыками проверочных процедур и профессиональными критериями достоверного толкования прошлого. При всем разнообразии мнений и даже ожесточенных дискуссий в профессиональном сообществе должен быть необходимый консенсус по поводу того, что есть достоверное в прошлом и что есть вымысел или заблуждение.
Однако с изучением современного периода истории есть дополнительные трудности, которые делают это занятие не менее сложным, чем изучение античных времен или истории Древней Руси. Во-первых, историописание еще не оторвалось от живой исторической памяти, и эта память, включая личный опыт самого исследователя, противоречиво влияет на воссоздание наиболее достоверного и полного исторического полотна. С одной стороны, свидетель или даже прямой участник событий помнит, что происходило, но с другой стороны, он помнит только то, что происходило именно с ним. Его память связана с эмоциями и пристрастиями, которых не лишен каждый человек. Во-вторых, современная история в большой степени связана с текущим политическим процессом, и всегда есть искушение со стороны власти «подправить историю» в выгодном русле, а у части историков – готовность подстроиться под