Как отметил Н. Н. Константинов, «в общем идея советского патриотизма была прагматичной… В ней содержался символ для обозначения тождественности гражданина СССР со своей страной, но окончательного шага на пути к формулированию идеи „советской нации“ сделано не было. В тех случаях, когда было необходимо рассматривать население СССР как политическое целое, использовалось выражение „советский народ“. В то же время по своей структуре идея советского патриотизма соответствовала критериям национальной лояльности»[200]. Более того, именно в этот глухой период с точки зрения развития общественной мысли и состояния массового сознания мы обнаруживаем, что идея советского патриотизма дополняется идеей «советской национальной гордости», которая не подменяла «национальную гордость» каждого из советских народов, а была общей для всех жителей СССР.
Идея нового типа общности
«Конструирование смыслов» о войне является предметом философско-антропологического анализа. И с этого ракурса следует признать радикальное воздействие войны на идеологию, воззрения и практики советского режима и его граждан. Это включает даже само название столь грандиозного и травматического события, как «Великая» и «Отечественная». Война изменила общество и государство, его физические очертания, состав населения и многое другое, включая ментальности. С одной стороны, она как бы оправдывала сам по себе эксперимент большевистской революции 1917 г., но с другой стороны, она собою почти полностью затмила этот период и нейтрализовала миф революции, связанные с ним идеи всемирного единения пролетариата без этнических и других границ. Как пишет американский историк Эмир Вайнер, «…миф о войне, отчасти возникший „естественным“ путем, отчасти созданный советской пропагандой, оттеснил на второй план мифологию революции, гражданской войны, коллективизации. В то же время победа в Великой Отечественной войне как бы легитимизировала большевистскую революцию, оправдывала принесенные ранее жертвы»[201].
По-новому была изложена сама идея советской общности как «братской семьи народов» на основе «морально-политического единства». Война вынудила людей по-новому ощутить себя в обществе, взять на себя новые роли «фронтовиков», «ветеранов», «тружеников тыла», «пособников» и т. п. «Прошедшие войну» полководцы, офицеры и просто солдаты выстраивали собственные солидарные связи. Отсылка к боевому опыту, к солдатской дружбе стала означать не меньше, чем социально-профессиональная или местническо-клановая близость. Отсылка тыловых работников и колхозников к тяжелым испытаниям войны помогала им заявлять о своих нынешних проблемах и интересах. Бывшие партизаны создавали собственные товарищества, в том числе с целью утверждать свою собственную «правду войны». В республиках трогательно подсчитывали лиц определенной национальности среди награжденных боевыми орденами, высшими званиями и наградами. Эти данные отслеживали и государственные органы. Среди Героев Советского Союза было более 8 тысяч русских, более 2 тысяч украинцев, 311 белорусов, 161 татарин, 108 евреев, 96 казахов, 91 грузин, 90 армян, 69 узбеков, 61 мордвин, 44 чуваша, 43 азербайджанца, 39 башкир, 32 осетина, а также граждане других национальностей[202]. Этим как бы отстаивались славные версии участия «своей нации» в победе над Германией, утверждался вклад этнической общности в Великую Победу.
Эмир Вайнер прав, когда пишет, что «война навсегда разделила советскую историю и жизнь людей на две отличительные эпохи. Неудивительно, что событие такого масштаба вызывает и разные интерпретации среди даже самих советских граждан… Но все они согласны в том, что война обозначила высшую точку в развитии идеи самой социалистической революции, а именно получили одобрение среди постоянно меняющихся методов достижения конечной цели построения гомогенного и гармоничного общества». Такими целями стали своего рода очищение от всяких «нежелательных элементов» и идеологических колебаний в пользу «единства партии и народа» и их всяческого прославления. Это была, по словам A. Вайнера, линия на «конструирование послевоенной советской нации»[203].
Приведем примечательную цитату из установочной книги о советском патриотизме, в которой речь идет о «советском как национальном»: «Источник советской национальной гордости (курсив мой – В.Т.) – в глубоком понимании советскими людьми превосходства социалистического общественного строя над буржуазным строем, нашей плановой экономики – над капиталистической экономикой, советской культуры – над буржуазной культурой, морали социалистического общества – над звериной моралью капитализма, превосходство советского человека – над любым, даже самым высокопоставленным чинушей в капиталистических странах. Это не обычная национальная гордость, которая свойственна всем народам и которая была присуща и нашему народу до Октябрьской социалистической революции. Советская национальная гордость – это гордость высшего порядка»[204].
Таким образом, после войны в центре оказалась борьба советской власти за «чистоту» и единство советского общества. Конечной целью должно было стать свободное от противоречий «гармоничное» общество. Групповые и личные интересы должны были быть подчинены общим, а «нездоровые» элементы удалены из общества. Сохраняющаяся социалистическая утопия продолжала руководствоваться некими общими принципами вне сугубо экономических или социальных расчетов. Советский социализм продолжал заключать в себе определенную эстетику, стремление к гармонии, к тому, что и стало определяться как «морально-политическое единство». Все то, что мешало «морально-политическому единству», должно было устраняться или переделываться. Включая не только отдельных индивидуумов, но и социальные или этнические группы. В своей рецензии на книгу Э. Вайнера российский историк О. Будницкий справедливо отметил, что «миф о войне занимает уникальное место в истории Советского государства. Он способствовал его единению, впервые предложив нечто, способное интегрировать в советское общество прежде исключенные из него группы. Миф о войне способствовал созданию новых „контуров“ государства. В то же время он пережил само его существование, будучи „приватизирован“ политическими элитами новых государств»[205].
Быстрое восстановление разрушенной войной страны и заметное улучшение жизни советских людей, включая и население союзных республик, конец тоталитаризма в его наиболее открытой форме создали в СССР ситуацию, которая требовала сплочения народа уже не «вокруг вождя», а вокруг нового интеграционного концепта для разнородного населения. В 1961 г. на ХХII съезде КПСС была изложена идея формирования «советского народа», которая через несколько лет обрела более «изящное», но научно несостоятельное добавление «как нового типа исторической общности людей». Нужно сказать, что расшифровать тогдашние интеллектуальные поиски советских политиков-теоретиков не очень просто, но ясно, что сталинское определение нации довлело над мышлением при самоописании «кто есть мы». Пропаганда и даже статистика небезосновательно утверждали, что в СССР произошла социальная интеграция пространства и сложилась единая хозяйственно-экономическая система, но сохранялись различия в языке и в культурных традициях разных групп населения. Отсюда сохраняли свою живучесть и фундаментальные клише «многонациональности» и «дружбы народов».
Из рассуждений тогдашних кремлевских вождей и идеологов мы видим,