В апреле 1917 г. Комиссия по изучению племенного состава пограничных областей России была преобразована в Комиссию по изучению племенного состава населения России (КИПС). Комиссия поставила перед собой задачи: «определение и картографирование районов распространения народностей, населяющих Российское государство, главным образом на основании данных языка и отчасти религии, бытовых особенностей и объективного самосознания или самоопределения отдельных народностей, а также особенностей их физического типа (данных антропологических)»[175]. С октября 1917 г. комиссия приступила к осуществлению своей программы. На основе разработок КИПС был выполнен ряд этнических карт на отдельные области государства. В итоге работы КИПС были выделены «племенные группы, объединенные общим племенным названием». Согласно инструкции по составлению этнографических карт «надлежало установить, какие племена могут рассматриваться как самостоятельные народности и какие являются только составной частью одной народности». Эта система этнического картографирования позже использовалась в Институте этнографии АН СССР практически на протяжении всего XX столетия.
В 1925 г. в связи с предстоящей переписью населения СССР в КИПС была образована подкомиссия по подготовке к всеобщей переписи. Эта подкомиссия начала заниматься проблемами проведения демографической, сельскохозяйственной, промысловой переписей. Был разработан вопрос об учете племенного состава населения СССР и составлен список народностей СССР. В 1930 г. Комиссия по изучению племенного состава населения СССР была преобразована в Институт по изучению народов СССР (ИПИН). Как пишет А. В. Псянчин, «деятельность Комиссии по изучению племенного состава населения России (а затем – СССР) как ведущего академического центра в системе Академии наук сыграла важнейшую роль в развитии советской этнографии, а также этнической картографии (как тематического вида картографии) в первой половине XX века. Работа КИПС в области составления этнических карт поистине явилась беспрецедентным событием не только в истории отечественной, но и мировой науки»[176]. К первой советской переписи населения 1926 г. эта задача была во многом решена, и именно тогда страна обрела наиболее полную номенклатуру народов России общим числом примерно 126 народов и народностей. Именно тогда появился списочный состав этнических идентичностей как «список народов», который живет и поныне.
Я много думал над противоречивыми последствиями советского этнического проекта, включая его академическую составляющую. Фундаментальный вопрос заключается в том, в какой мере сама полиэтничность огромного государства обусловила его развитие «мимо» идеи национального государства, или же политика и наука возвели этнический фактор на уровень «национального вопроса» и тем самым стали препятствием своего рода нормативному подходу к государствостроительству. Изложив историю КИПС, можно сделать вывод, что наука и прежде всего академическая этнология с первых лет советской власти оказались вовлеченными в большой идеологический проект «решения национального вопроса» на основе национального (читай – этнического) самоопределения и дружбы народов и во многом создали эмпирическую и теоретическую базу для «социалистического нациестроительства» не на гражданской, а на этнической основе. Как мы видим, образованная еще во время Первой мировой войны для выяснения границ расселения различных этнических общностей в Латвии, Польше, Галиции, Буковине и в пограничной части Азиатской России и составления этнических карт этих регионов, КИПС осуществила важнейшее не только для науки, но и для государства и его устройства «интеллектуальное предприятие», а именно – она положила на карту сложную этническую мозаику населения Российского государства, а затем СССР.
Отныне этническая картография стала одним из любимых занятий советских этнографов и оставалась таковой на протяжении почти всего ХХ в. У этого академического проекта были как реально-историческая подоплека, так и политико-идеологические последствия. Теория и методика привязывания этничности к территории, казалось бы, представляла и до сих пор представляется более чем интересным и вполне нейтральным занятием. Однако сколько по этому поводу в истории нашей страны осуществлено не только полезных, но и бессмысленных и разрушительных для государства практических дел, идеологических кампаний, не говоря об общественных дебатах и открытых конфликтах.
Дружба народов и репрессии
В первые два десятилетия советское государственное строительство и этническая политика носили эклектичный характер. Исторически существовавшие разнородные религиозные и этнокультурные системы, опиравшиеся на традицию и повседневность, столкнулись с модернистскими абстрактными доктринами самоопределения и мировой революции. В эти годы содержание этнополитики во многом зависело от соотношения основных действующих лиц и сил в данной сфере, от идеологических установок и от реализующих эту политику организационно-правовых механизмов. Центром столкновения стали два ведомства – Народный комиссариат по делам национальностей (Наркомнац) и Наркомпрос. Первый в большей степени представлял программы этнонационалистов, которые предполагали наделение государственным статусом своих народов. Но политика самоопределения народов не получила отклик в массовом сознании.
Этнические элиты прежде всего хотели упрочить собственную власть на территории преимущественного проживания соплеменников, и они поддерживали ту или иную сторону с учетом собственных интересов и почти никогда не были едины. Проблема осложнялась неустойчивым положением центра, дискуссиями по основам государственного устройства. Большевики, изначально противники федерализации России, теоретически признавали право наций на самоопределение, но увязывали его с идеологией интернационализма, развертыванием мировой революции на Западе. В целом они признали целесообразность федеративного устройства Российской Советской Республики.
III Всероссийский съезд Советов в январе 1918 г. принял Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа. Классовая доктрина доминировала в определении формы правления «свободного союза свободных наций как федерации советских национальных республик». Привлекательный лозунг права наций на самоопределение вплоть до образования самостоятельного государства расширял социальную базу большевиков. Другое дело, что этот же самый лозунг обладал не только мобилизующей, но и потенциально разрушительной для Российского государства силой, поощряя сепаратистские взгляды и проекты. До весны 1919 г. шла острая борьба центробежных и центростремительных сил. Она отразилась на содержании этнической политики и на ее организационно-правовых основах. Отсутствие единого мнения, нестабильность государственных границ, низкая политическая культура, диктаторские методы руководства дополнялись и умножались соперничеством и изоляционизмом центральных ведомств.
На периферийных территориях в Прибалтике, Закавказье, на Северном Кавказе, Украине, в Белоруссии, Средней Азии, Сибири были созданы государственные образования с собственными структурами управления, в том числе в культурной сфере. К августу 1918 г. насчитывалось до 20 «центральных» и областных антибольшевистских правительств. Но все самопровозглашенные этнотерриториальные структуры не имели реальной власти, эти образования не были устойчивы. Большевики добивались раскола этнических элит, их лидеры, примыкая к побеждающей стороне, стремились вырвать уступки. В