– Полюбуйтесь на это воплощение непорочности. Ну, разумеется. Девицы сами к тебе слетаются, как мухи на мед.
– Что за манера все опошлять?
– И новый сногсшибательный успех!
– Достаточно. Если не прекратишь плеваться желчью – пеняй на себя.
– Вульгарен ты и зловещ! Посмеешь ли посягнуть на старого товарища? Прямое безрассудство.
– Зачем напраслину возводить. Тебе не постичь, старый циник, родственности душ.
– Что же тут такого непостижимого для моего грешного ума?
– То, что забывать добро – не в моих правилах. Кроме шуток.
– «Намеренно причиненное» добро?
– Оставь, в конце концов.
Беззлобно препираясь, мужчины добрались до полкового штаба.
* * *
В январе 1916-го года главнокомандующий Западным фронтом генерал Эверт умолял Верховного главнокомандующего предпринять упредительную и отвлекающую операцию, останавливая немцев, коль скоро те начнут наступление на союзническую Францию. Он даже счел нужным составить письменный меморандум:
«Признаю крайне желательным наступление, если таковое будет решено, произвести оное до наступления весны, когда озёра, реки и болота скованы льдом».
Генерал Алексеев не дал этой записке должного хода. Только когда французы, терпящие губительное поражение под Верденом, прислали отчаянное посольство Государю, было принято решение о срочной операции.
Время подошло к мартовской распутице, превратившей поля чуть ли не в зыбкие болота. Кавалерия оказалась беспомощна. Перемещение артиллерии крайне затруднено. Да и без того тяжелой артиллерии практически предоставлено не было; пушечных снарядов для каждодневного расхода выделили не более 50. Значит, должной артиллерийской подготовки для подавления обороны противника произведено быть не могло. Как водится, компенсировали людским ресурсом, с потерями мало считались.
Дивизия Шевцова и Дружного в составе левофланговой группы 2-ой армии под командованием генерала от инфантерии Балуева наступала по южному краю озера Нарочь.
Рекрутировали проводников из местных селян, сверялись с картами. Прокладывали жердяные гати, артиллерию везли с помощью тяглового скота – под уздцы по настилам; на привалах жгли едва разгоравшиеся костры: рыхлый мартовский снег валил пьяными мокрыми хлопьями. Свыклись с волглым бельем. Согревались движением. Не всегда было время поставить и шалаши. Вкапывались в жижу, понизу еще скованную морозом, растапливали лед кострищами.
Несмотря на препятствия, группа Балуева на удивление точно выполняла свою задачу, следуя изначальному плану. Ведя тяжелые бои, русские продвинулись на девять километров в глубь территории, занимаемой противником. Но, к сожалению, это был едва ли не единственный результат операции. Начальник штаба верховного Главнокомандующего генерал-адъютант Алексеев приказал:
«…приостановить выполнение операции в намеченных ранее размерах до улучшения местных условий».
Наступление было остановлено.
Глава 11
Силы тяготения
Разжалованный в прапорщики хворый Захар Томшин пожаловал в петроградскую аптеку «Доктора Пеля и сыновей» за упаковкой кокаина: мучили старые раны.
Ассистент провизора удивленно вскинула на него глаза: Захар Анатольевич, подтянутый военный, со взглядом, выдающим умудренного жизнью человека, не походил на закоренелого наркомана. Расспросила и дала пару дельных советов по мышечной растяжке. Поддержав военного приветливой улыбкой, порекомендовала согревающие мази.
Через день Мария Николаевна вновь обнаружила у прилавка фигуру застенчивого мужчины в шинели:
– Что, опять беспокоит?
– Беспокоит… не бок. Вы облегчили мне муку – позвольте в знак благодарности преподнести небольшой презент, – Томшин, стесняясь, передал ей плитку российского шоколада и, помявшись, высвободил из-под шинели ветку оранжерейной абелии.
– Где же вы… в такое время… и весной, – обрадовалась мадемуазель Чернышова, тут же спохватываясь и делая строгие глаза.
Вечером взволнованная Мария возвращалась домой. В мечтах она уже увидела себя под руку со славным новым другом – и рассердилась: «Дуреха, просто зашел поблагодарить… А, может, он и женатый вовсе, а у тебя – свой жених».
Но понравившийся военный приходил снова и снова – и она уже ждала его появления. В тесном помещении словно по-рождественски звонили бубенцы, созвучные дверному колокольчику.
Не в пример ее завидному жениху, разжалованный в прапорщики Томшин мало что мог предложить Марии Николаевне, кроме открытого сердца. Но видно, не зря говорят: проживешь и в шалаше, коли милый по душе. Не напрасно она так долго тянула со свадьбой. Слава Богу за все.
* * *
Запоздав на пару месяцев, Шевцова чудом догнало письмо с Петроградского почтамта от Илоны Паниной. Последнее время почтовые связи сбоили из-за бесконечных стачек. Волнения дневного перехода не позволили вскрыть долгожданный конверт днем – прочитал только ночью.
Лялечка писала из Гатчины о похоронах Валерьяна Валерьевича, которого безутешная прислуга нашла в уже остывшей постели. На похороны собрались горожане; приезжали и старинные сослуживцы. Старшего Шевцова любили за великодушие и справедливость. Ценили и уважали, справедливо считая человеком чести и верным товарищем.
Валерий Валерьянович не спал – воспоминания детства, помноженные на скорбь, томили бессонницей: «Батюшка… прости. Редко писал тебе…». Он ощутил себя бесприютным и сирым, как после смерти матери. Поколебавшись, Валерий растормошил похрапывавшего товарища:
– Серж… У меня умер отец.
Дружной отчаянно потер непроизвольно смыкающиеся веки:
– Мне жаль, Валер. Правда, очень. Я могу чем-то помочь?
– Нет, пожалуй.
– А… ну, если что… – Офицер провалился в сон на середине фразы, уронив голову.
Шевцов встал, отодвинув сохнущее белье, прошел по вонючей брезентовой палатке. Одиночество одолевало. Ему решительно не с кем было разделить свое горе. Встрепенувшись, нащупал конверт в кармане гимнастерки и вышел на лунный свет. Присев на бревно, достал карандаш, шершавый сероватый листок. Напрягая глаза, с торопливой безысходностью принялся изливать на бумаге горечь потери и скрутившую все его существо муторную тоску. Запечатал конверт, надписал: «Чернышовой Варваре Николаевне». Пристроил письмо обратно в карман, потянулся, разминая затекшие члены. Чувство облегчения и будто бы выполненного долга помогли обновить здравые силы души и тела. Над палаткой вяло занимался безжизненно холодный, мертвяще блеклый рассвет.
* * *
Валерия Валерьяновича покалечило во время обстрела: на правой руке он лишился конечных фаланг двух пальцев, а на третьем – еще и средней. Слава Богу, был левшою.
Полковой врач аккуратно почистил раны, удаляя размозженную плоть. Заживало три месяца – видно, подводило скудное питание. Шевцов начал чувствовать свои пальцы так, словно те были целыми. Фантомные ощущения, – как объяснил ему доктор.
Варвара Чернышова в письмах ободряла. Молилась за него – Шевцов почти осязал ее поддержку. «Как же это важно – иметь душевную опору», – благодарно размышлял Валерий Валерьянович.
По окончании лечения он перевелся на преподавательскую должность в Михайловское артиллерийское училище. А возвращаясь домой, решился навестить своего ангела-хранителя с медицинской планеты.
* * *
Слезая с подводы, Шевцов заметил начальника лазарета и поторопился к нему:
– Сергей Викторович! Вы меня помните?
Полный высокий дядька по-тараканьи пошевелил мохнатыми усами:
– Нет-с… С кем имею честь?
– Шевцов,