– когда младшие командиры «раскисали, распускали своих людей», потому что те могли «пробрать» их на красноармейском или комсомольском собрании,
– когда командиры, «боясь критики и самокритики, размагничивались, со всем соглашались и не вели борьбы за безоговорочное выполнение плана боевой подготовки»,
– когда бойцы хамили начальникам потому, что «теперь самокритика»,
– когда часовые сплошь и рядом самовольно уходили с поста или спали на нем,
– когда курсанты (!) «в строю разговаривали, толкались, из строя без разрешения командира выходили», после команды «смирно» «громко смеялись» – и т. д. и т. п.
Словом, массовые репрессии комначсостава сухопутных войск РККА в 1937–1938 гг. нельзя считать одной из причин (и тем более главной причиной) разгрома Красной Армии в 1941 г. (а также малоуспешных действий советских войск в боях на Хасане и в войне с Финляндией). Если на флоте – как показали М.Э. Морозов и К.Л. Кулагин (подобно нам, видящие «главную причину неудач» 1941-го в «неудовлетворительном качестве подготовки военных кадров в СССР на протяжении всего межвоенного периода») – репрессии действительно «развалили боевую подготовку» и ухудшили тем боевую выучку (впрочем, ситуация начала выправляться уже в 1940 г.)17, то в сухопутных войсках дело обстояло иначе.
Больше того, как раз в ходе репрессий и после них, во второй половине 1937-го – начале 1941-го, в Красной Армии произошли изменения, работавшие на улучшение боевой выучки!
Во-первых, вырос общеобразовательный уровень той части комсостава, которая заканчивала военные школы (с марта 1937-го – военные училища): с 1937 г. в них принимали уже исключительно лиц с неполным средним и средним образованием, причем артиллерийские училища комплектовали в основном имевшими полное среднее. Кроме того, к концу 30-х – когда проявились первые результаты осуществленного в 1932–1934 гг. отказа от революционного экспериментаторства в образовательной сфере – несколько улучшилось и качество советского среднего образования.
Во-вторых, в 1940 г. начали изживать то, что мы назвали основным противоречием «предрепрессионной» РККА18 – противоречие между передовой военной теорией и низкой выучкой основной массы тех, кто воплощает теорию в жизнь. А именно – стали изживать недооценку выучки подразделений (основывающейся, в свою очередь, на выучке одиночного бойца). «На протяжении многих лет, – констатировал 22 августа 1940 г. нарком обороны Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко, – когда дело доходило до тактических учений, то вместо того, чтобы отрабатывать боевые действия роты, батальона и полка, на маневры выводились целые корпуса и армии. Маневры эти проводились главным образом с той целью, чтобы посмотреть и проверить действия больших войсковых соединений, а те звенья, из которых слагаются эти войсковые соединения, то есть рота, батальон и полк, оставались в стороне, вне поля зрения». Поэтому «основной нашей задачей» теперь «является поднять и сделать сильными взвод, роту, батальон и полк»19.
В.А. Анфилов объявил этот курс ошибочным явно лишь в силу овладевшего им в 90-е гг. стремления охаивать абсолютно все, что происходило в Красной Армии после репрессий; разведывательный отдел Генерального штаба сухопутных войск Германии в своем докладе от 15 января 1941 г. отмечал, что взятый советскими военными новый курс – когда «от большевистского пристрастия к проведению гигантских маневров и учений они возвращаются к кропотливой работе по индивидуальной подготовке офицера и бойца [выделено мной. – А.С.]» – должен сыграть «положительную роль»20. Вновь приведем поистине золотые слова, произнесенные 21 ноября 1937 г. бывшим старшим унтер-офицером русской армии, Маршалом Советского Союза С.М. Буденным: «Мы подчас витаем в очень больших оперативно-стратегических масштабах, а чем мы будем оперировать, если рота не годится, взвод не годится, отделение не годится?»
В-третьих, весной – летом 1940 г. взяли курс на радикальное повышение требовательности в боевой подготовке и, соответственно, на радикальное укрепление дисциплины, на прекращение либеральничанья с «рабочими и крестьянами в красноармейских шинелях», на решительное использование средств принуждения и использование в полной мере дисциплинирующего потенциала таких вещей, как внутренний порядок в части и внешняя дисциплина.
Иными словами, во второй половине 1937–1940 гг. в СССР активизировалось возвращение к русской военной традиции – активизировался процесс отказа от большевистского экспериментаторства в военном деле. (Начало этого процесса следует отнести еще к 1935–1936 гг. Восстановление в сентябре 1935-го персональных воинских званий, выделявшее профессиональных военных в общей массе населения, объективно способствовало осознанию комначсоставом своего военного, солдатского «естества». «Есть и такие, – с неодобрением замечал 14 декабря 1935 г. старый большевик К.Е. Ворошилов, – которые думают, что военные звания – это хорошая вещь, теперь будет не то, что раньше было, только теперь мы становимся настоящими командирами, и прочее в этом роде»21. Принятое же в 1936-м решение руководствоваться при приеме в военные школы прежде всего общеобразовательным уровнем кандидата, а не его социальным происхождением в комментариях не нуждается…)
Однако к июню 1941-го эти изменения к лучшему должного эффекта дать еще не успели. Процент командиров с законченным средним образованием – выпуск которых из военных училищ в заметных количествах начался только в 1939-м – заметным стал лишь в ходе Великой Отечественной. Так, в 5-й гвардейской танковой армии накануне Курской битвы, к 1–5 июля 1943 г., низшее образование (1–6 классов) имелось лишь у 14,2 % комначсостава, а неполное среднее – у 35,6 %; половина же командиров и начальников (50,2 %) была уже со средним и высшим образованием22. (Не с этим ли, помимо прочего, связан тот отмеченный немцами факт, что в 1944 г. боевое мастерство советских танкистов «неизмеримо выросло», что «даже младшие офицеры изменились и проявляли теперь большое умение, решительность и инициативу»?23)
За один остававшийся до войны год не успела изменить Красную Армию и реформа, которую та, по словам бывшего старшего фейерверкера русской армии, Маршала Советского Союза Г.И. Кулика, «ждала в течение 23-х лет»24 – привитие «армии нового типа» старой, настоящей воинской дисциплины. Эта «старая, строгая дисциплина» была более или менее восстановлена только в ходе войны. Наблюдатель, чье мнение имеет здесь наибольший вес – генерал-майор русской армии А.П. Греков, – свидетельствовал, что, находясь в 1948–1956 гг. в заключении в СССР, он «мог заметить» «наличие настоящей военной дисциплины» даже у конвойных из внутренних войск и что «на снимках парадов и разных эпизодов из жизни» Советской Армии тех лет была «видна настоящая военная выправка воинских частей различных формирований»25…
А главное, к июню 1941-го советскому комначсоставу так и не позволили обрести цельность сознания, почувствовать себя не гражданином, коммунистом и т. п., а только и исключительно солдатом – и сосредоточиться только и исключительно на «военном ремесле», жестко требуя тут от себя и от подчиненных. Эту возможность командный