— Мы продали тебя этому господину, потому что ты слабая. А что сделала ты? Тварь неблагодарная. Предала его! Из-за тебя умерли все, кто считал тебя семьёй. Какая же ты всё-таки слабая! Как и твоя дочь. Она хотя бы приносит пользу семье, а ты тварь…
— Я не… — она было сделала попытку оправдаться, но пришлось закрыть уши руками.
— Заткнись! Заткнись! Заткнись! — орали они. — Как же мы презираем тебя. Слабачка, неблагодарная подстилка.
Харроу, стоявший всё это время молча, лишь довольно скалился.
Тень Вейлы ползла к ней, щёлкая зубами в такт словам семьи. Девушка, продолжая сжимать голову руками, как вдруг ощутила боль — пальцы на её руках отрастили когти и впились в кожу.
— «Да... это они. Эти ублюдки, что продавали меня и мою дочь. Вот только я не они и такой никогда не стану. И да, я не предавала стаю».
— Это не вы, вас здесь НЕТ!
Вейла обратилась и рывком вонзила клыки в призрака Харроу, и тот взвыл, рассыпаясь пеплом.
***
Грохотун замер. Он оказался в родной пещере, что была его домом.
Стены, испещрённые детскими царапинами, потолок, чёрный от копоти костра, что горел здесь десять лет без перерыва.
Пусто. Ни братьев, ни сестёр. Только он… Нет. Не он.
Перед ним стояло его отражение — размытое, маслянистое, с глазами, как две провалившиеся в никуда дыры.
Тень тыкала толстым пальцем ему в живот, и каждый удар отдавался болью, будто кто-то ворочал раскалённый уголь внутри, при этом оно бормотало. На забытом языке. Том самом, что он начал шептать во сне, после того как проглотил горошину.
Большой Пуф отступил на шаг. Ещё один.
И вдруг — понял.
Слова прорезались сквозь пелену, будто нож сквозь гнилую ткань.
— «Ты — всего лишь сосуд. Скоро ты станешь одним из нас», — зловеще шептала теневая копия.
Страх. Он охватил его, сжал глотку, отнял голос. Тело онемело, будто залитое свинцом.
Но потом — жар. Горошина внутри проснулась, запульсировала, разливая силу по жилам.
Язык вернулся.
— «Она прорастёт скоро... Ты станешь дверью для нас», — не умолкала тень.
Грохотун взревел — нечеловечески, по-гоблински — и вонзил кинжал в копию самого себя.
Лезвие вошло без сопротивления, будто в воду, но он ловил, цеплял, вырывал — и достал.
Горошину.
Аналогичную той, что проглотил сам. Раздавил зубами.
— Моя горошина — не твоя!
Тень взвыла — высоко, тоскливо — и схлопнулась, как пустой мешок.
В тот же миг мир померк, а он снова очутился в склепе.
Кайлос, Бренор и Криана стояли с широко раскрытыми глазами, будто только что вынырнули из ледяной воды.
Вейла лежала на полу, свернувшись калачиком, её стоны резали тишину.
Он бросился к ней, забыв про всё, и начал гладить загривок — медленно, осторожно, как брат, как друг, как тот, кто понимает.
***
Бренор толкнул дверь.
Тяжёлые дубовые створки скрипнули, словно вздохнули под грузом невысказанных упрёков. В доме стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь прерывистыми всхлипами, доносящимися с кухни.
Он замер на пороге. За столом сидели все. Мать. Брат. Сестра, вот только отца не было.
Их взгляды впивались в него, полные немого укора, будто он был не сыном, не братом, а чужим, пришедшим поживиться их горем.
Мать подняла лицо. Красные, опухшие от слёз глаза, платок, сжатый в дрожащих пальцах.
— Где отец? — Он понимал, приключилась беда, и, судя по лицам, винят его.
Отец умер. И умер он из-за тебя! — её голос дрогнул, но не от горя — от ярости. — Как ты мог так поступить? За что ты так поступил с ним? С НАМИ?!
Бренор ощутил, как земля уходит из-под ног.
— О чём Вы, матушка? — он медленно покачал головой, пытаясь собрать мысли воедино. — Меня не было столько дней... Как я мог...
— Ты помог человеку лишить наш народ силы! Ты принял зерно Возрождения, что не предназначалось тебе — гному без дара! — её крик взметнулся, как пламя. — Отца вызвал к себе король! Приказал ему убить себя, чтобы смыть позор! Чтобы наша семья могла жить дальше!
Она встала, опёршись руками о стол, и Бренор увидел — её ногти впились в дерево, оставляя кровавые борозды.
— Но как жить, когда твой сын — предатель всего гномьего народа? — её шёпот был страшнее крика. — Как ты, тварь, с этим жить будешь?!
— Я никого не предавал! Зерно я заслужил, убив монстра вот этими руками! — его собственный голос прозвучал чужим. — Я не понимаю, о чём ты...
— Отец умер из-за тебя, а ты СМЕЕШЬ оправдываться?!
Тишина.
Бренор снял шлем. Медленно. Торжественно. И встал на колени.
— Я не предатель рода нашего. — его слова звучали тихо, но с железной уверенностью. — Я — Бренор Бессмертный. Я тот, кто будет стоять на защите своего народа до конца времён. Пока мой дар возвращает меня к жизни.
Он поднялся. Надел шлем. Тот самый, снятый с мёртвого орка.
— А ты, — его голос загремел, как обвал в глубинах гор, — кто бы ты ни был, покажись. И давай сразимся в честном бою.
Образы задрожали. Поплыли. Исчезли.
На их месте осталась лишь Тень, которая затряслась и растворилась, оставив на полу ржавый меч.
Детский. Тот самый, с которым он когда-то играл во дворе.
***
Лейра Вейсгард стояла перед Каэльдрисом Вейлорном, Главой клана Чёрного Полумесяца, известным в тёмных кругах как Лунный Палач. Её тонкие эльфийские черты, унаследованные от далёкой прародительницы, казались ещё более острыми в тусклом свете факелов. Разбавленная эльфийская кровь текла в её жилах — недостаточно, чтобы претендовать на благородство, но достаточно, чтобы придать движениям змеиную грацию.
— Поздравляю, сестра, — произнёс Каэльдрис, его голос напоминал скрип стали по камню. — Ты почти прошла все испытания. Остался последний — после него ты станешь полноправной Тенью клана. Той, перед кем будут трепетать и короли, и простолюдины.
— Укажите цель, — ровно ответила Лейра, склоняясь в почтительном