Когда я выкатился из ванной, весь дом уже благоухал ванилью и топлёным маслом. Сырники. Мамины фирменные, с хрустящей корочкой. И, конечно же, этот аромат не мог не приманить Радмира — моего вечно голодного соседа. Не стал его прогонять. В отличие от меня, его родители уезжали на работу ещё до рассвета, оставляя холодильник пустым.
После завтрака начался привычный утренний ритуал. Радмир ловко подхватил мою сумку, вызвал лифт и придержал тяжёлую дверь подъезда. Но самое сложное ждало впереди. Сорок минут унижений. Такси за такси проезжали мимо, водители брезгливо морщились, замечая коляску, и нажимали на газ. Когда подъехало очередное авто, я даже не шевельнулся — зачем снова разочаровываться?
Из машины вышел невысокий мужчина в выцветшей тюбетейке, его круглое лицо украшала щётка седых усов.
— Исэнмесез. Ну что, едем? — его голос звенел искренней доброжелательностью, а взгляд, скользнув по моему креслу, не померк и не отвернулся.
— Да, — резковато бросила мать, накопленное раздражение прорвалось в интонации.
Таксист лишь понимающе подмигнул мне:
— Так чего ждём дорогие мои? Или вам красную дорожку постелить? — его настрой нас подкупил, и мы улыбнулись.
Мы переглянулись с Радмиром. Моё кресло, технологичное чудо с электроприводом, легко сложилось в компактный блок. Мужчина ловко подхватил его, будто делал это каждый день. В тот момент, когда он бережно укладывал коляску в багажник, я вдруг вспомнил сон — того самого пастыря, превратившегося в зелёный песок. Странно, как реальность иногда оказывается добрее вымысла.
Водитель оказался удивительно душевным человеком. Марат Каримыч — коренной альметьевец, с лучистыми морщинками у глаз и добродушной улыбкой. Его история могла бы стать сценарием для мелодрамы: сиротское детство, армия, случайная поездка в столицу, которая превратилась в судьбу. "Женился на вдове — красавице Раисе, — с теплотой рассказывал он, ловко объезжая пробку. — Детей её как своих воспитывал. А теперь вот внуки..." В голосе его звучало тихое удивление, будто он сам не понимал, за что удостоился такого счастья. Но не задавался этим вопросом — просто радовался каждому дню.
Когда мы прибыли на кладбище, Марат Каримыч, узнав, что надолго не задержимся, предложил подождать:
— Я тут неподалёку перекушу, а вы не торопитесь. И категорически отказался брать деньги за простой.
Кладбище встретило нас бескрайним морем свежих холмиков. Я машинально считал даты на памятниках — 2025, 2025, снова 2025... Где-то после двухсотого перестал. Жизнь шла своим чередом, а здесь, за высоким забором, тихо копились тысячи оборванных судеб.
Мама, надев потрёпанные садовые перчатки, молча принялась выдёргивать проросшую между плитками траву. Её пальцы, обычно такие уверенные, сейчас дрожали. Когда она положила букет алых гвоздик к подножию памятника, по её щекам текли слёзы. Я сжал подлокотники коляски, чувствуя, как ком подступает к горлу. На фотографии улыбался молодой мужчина — таким я его почти не помнил. Всего шесть лет было мне, когда его не стало.
«Как же ты мне нужен, пап...» — прошептал я, глядя на чёрно-белое изображение. А потом горько усмехнулся: возможно, это и к лучшему, что он не видит меня таким. Оптимизм — определённо не моя сильная сторона.
Когда последний сорняк был выдернут, а цветы аккуратно уложены у подножия памятника, мать отряхнула перчатки и встала рядом, положив ладонь на холодный камень.
— Посмотри, Андрюша, — её голос дрожал, — какой твой сын стал взрослый. От мамы сбежал, самостоятельный. Правда, дома у него — хоть шаром покати... — Она нервно засмеялась, поправляя воротник. — Но ничего, я присмотрю. Вот только внуков бы... Тогда бы совсем хорошо было.
— Для этого сначала девушку найти надо, — пробормотал я, машинально поглаживая подлокотник кресла.
— А в чём проблема-то? — она резко повернулась ко мне, и в её глазах вспыхнул странный огонёк. — Кресло у тебя — последняя модель, не инвалидное, а "мобильное средство передвижения", как ты любишь говорить. Выходи больше! А то так и помру, не дождавшись... — Голос её внезапно сорвался. — Жаль, что всё так вышло... Очень жаль...
— О чём ты, мам? — я нахмурился, ощущая, как по спине пробежал холодок.
— О том, что это ты убил своего отца.
Воздух словно вырвали из моих лёгких. Кресло скрипнуло, когда я резко развернулся к ней.
— Что?.. Ты что несёшь?
— Если бы не твоё вечное нытьё, он бы жил! — её голос взлетел до визга, разрывая кладбищенскую тишину. — «У Кольки есть мяч! У Пети есть мяч! Даже у Светки с третьего подъезда есть!» — она передразнила меня, искажая лицо в гримасе. — Вот он и попёрся в свой единственный выходной, несмотря на мои уговоры! Денег не было, но он взял в долг... Вышел из магазина с этим проклятым мячом... такой счастливый... — её пальцы впились в мои плечи. — А мы его даже в гробу толком не увидели! Только клочья...
Я онемел. Мир сузился до её перекошенного лица, до капель слюны, летящих мне в лицо.
— Прости... — прошептал я автоматически.
— Что мне твои "прости"? — она вдруг засмеялась, и этот звук был страшнее любого крика. — Лучше бы ты сдох тогда вместо него!
Боль. Острая, режущая, где-то в груди. Я не сразу понял, что происходит. Мать... моя мать... её руки сжимали серп, который только что срезал траву на могиле... Теперь он вонзался в мою плоть снова и снова. Я пытался кричать, но из горла вырывался только хрип. Руки, поднятые в защите, уже были изрезаны в кровь.
— Вот так... вот так хорошо... — её шёпот был сладок, как сироп. — Тебя тоже похоронят в закрытом гробу... Только сначала... сначала я исправлю твоё уродливое лицо...
Серп взметнулся в воздух. Я зажмурился, чувствуя, как лезвие впивается в щёку...
И вдруг — крик. Но не мой.
Открыв глаза, я увидел перед собой искажённое яростью лицо... магессы теней?
Криана стояла надо мной, её кинжалы были обагрены кровью, а глаза горели знакомым фиолетовым огнём.
— Просыпайся, идиот! — прошипела она. — Ты в ловушке собственного разума!
Мир затрясся, распадаясь на куски. Последнее, что я увидел — её руку, протянутую ко мне...
И понял, что стою на краю настоящей бездны.
Ну всё, приплыли, я сошёл с ума. И