Голова второго индейца показалась над водой. Глаза его были полны смертельного страха, он отчаянно стискивал канат — последнюю надежду на спасение. Но капитан взмахнул своим тесаком и без единого слова перерубил трос — индеец осел вниз, а шлюпка сдвинулась в сторону от толчка. «Брось его!» — крикнул капитан, двинув боцмана в скулу, когда тот перегнулся, чтобы поймать руку индейца. Ловец губок сделал два гребка в нашу сторону, и внезапно его тело на мгновение наполовину высунулось из воды — одна из акул атаковала его снизу, ее зубы перерубили индейца пополам в районе пояса; на нас плеснул кровавый поток. Волна, поднятая броском свирепой твари, едва не опрокинула лодку, погнав ее дальше к устью стремительно погружавшейся в полутьму пещеры. Мы налегли на весла, не в силах отвести глаза от кровавого пиршества акул, раздиравших добычу на части. Затем солнце окончательно ушло, пещера стала жутким порталом в сплошную черноту, а мы, покинув бухту, снова оказались в открытом море, променяв один ужас на другой, как выяснилось позднее.
Теперь «Целебесского принца» подбрасывало, — это напомнило мне, как акулы обходились с телами несчастных индейцев. Грот-мачта рухнула поперек бортов, а паруса и такелаж накрыли палубу, будто судно пережило удар урагана. Но мы так и не видели врага. Корабль будто оказался в хватке некоего могучего духа, терзавшего его так же яростно, как акулы — ловцов губок. Боцман обвязался линем и вскарабкался по трапу, капитан за ним, остальные полезли следом. Вокруг раздавались оглушительный скрип и треск раскалывающихся тимберсов корабля, визг и крики. Я стоял один на качавшемся дне лодки, окаменев от страха, и окровавленные ныряльщики вставали в моей памяти.
Когда меня уже собирались втянуть на борт, я заметил облако, проплывавшее над чем-то, похожим на остров, к северу отсюда, и это побудило меня предоставить «Принца» его судьбе, каковую я в любом случае не мог изменить. Как только это пришло мне на ум, я развязал узел линя и, усевшись на банку, решительно взялся за весла — теперь, когда я знал, к чему стремлюсь, стоило поторопиться. Однако прежде, чем я отплыл на тридцать ярдов от корабля, раздался оглушительный треск, «Целебесский принц» накренился на штирборт, и, Господь мне свидетель, кормовой якорь проломил борт судна возле ватерлинии. Он вошел в него, как стрела в солому. Я утроил усилия, и когда оказался в виду желанного острова и в полумиле от корабля, увидел, что тот снова накренился и в этом положении начал погружаться. Его затянуло под воду за три минуты. Сердцем я чувствовал, что обязан вернуться и подобрать выживших, но не мог совладать с собой. Я понял, что остров с морской пещерой проклят, а море вокруг него обитель зла.
Высадился я на замеченный мной зеленый остров еще до заката, увел шлюпку вверх по ручью, вытекавшему из джунглей, потом перевернул ее вверх дном, соорудив подобие хижины, и жил так, пока некое судно не зашло пополнить запасы пресной воды. Я был спасен. Мне пришлось придумать историю, объяснявшую мое бедственное положение, и о лодке я даже не упоминал, потому что она не вписывалась в эту ложь. Скоро я вновь оказался в Санто-Доминго, прожил там три месяца и наконец, через год и два месяца после отплытия от берегов Британии, сел на корабль, следующий в Портсмут. К тому времени морская пещера и гибель «Целебесского принца» перешли в область ночных кошмаров — по ночам мне снились морские перья, колышущиеся над шаром серой амбры, кружащие над ним акулы и вода, багровая от крови.
Я записал этот рассказ собственной рукой сразу по возвращении домой и вручил его по доброй воле моему другу Реджинальду Соуни. Выжил ли кто-нибудь, кроме меня, после крушения «Целебесского принца», узнать мне так и не довелось. Клянусь, что всё изложенное здесь правда.
Джеймс Дуглас
ЧАСТЬ 1
ЖУРНАЛ КАПИТАНА СОУНИ
ГЛАВА 1
ЗАСАДА В «ПОЛЖАБЫ»
На неделе, последовавшей за резней на Сноу-Хилл, взбудоражившей Смитфилд и остальной Лондон, я снова оказался в таверне «Полжабы Биллсона» на Ламбет-Корт, принадлежавшей Уильяму Биллсону, рядом с блистательным профессором Лэнгдоном Сент-Ивом и его слугой Хасбро, путешествовавшим вместе с Сент-Ивом много лет и бывшим скорее другом, чем фактотумом. Мы дожидались Табби Фробишера и его эксцентричного и сказочно богатого дядю Гилберта, опаздывавших вот уже на четверть часа, что уже начинало тревожить. Табби добирался из Чингфорда, а Гилберт — из своего особняка в Дикере. Старику не терпелось поговорить с нами глаза в глаза. Он нас и вызвал. Почте доверять нельзя, писал Гилберт, и мы должны уничтожить послания, призвавшие нас в «Полжабы». Мы в общем-то успели привыкнуть к чудачествам старика и выполнили его просьбу, уяснив, что задумано морское путешествие сроком в несколько недель, пункт назначения — строжайший секрет. Судя по длительности вояжа — немногим больше месяца, — цель находилась где-то в Атлантике, но в высоких северных широтах или в тропиках, мы не знали. Личная океанского класса паровая яхта дядюшки Гилберта была пришвартована в Вест-Индских доках. Наше любопытство пробудилось, и мы прибыли в «Полжабы» с корабельными гамаками. Сент-Ив явно обрадовался шансу вернуться к активности после долгого периода оцепенения.
Почти год прошел после ужасных событий, связанных с Айлсфордским черепом. Сент-Ив успел переехать в Кент и стал с успехом исполнять роль джентльмена-фермера. Он присматривал за постройкой хмелесушилки в их с Элис немаленьком поместье в течение мягкой осени и зимы, а весной сажал вишневый сад. Однако бризы раннего лета, способствуя выработке определенного вида нервной энергии, пробуждают в человеке врожденную тягу к странствиям, и Сент-Ива она буквально захлестывала, словно прилив. Разумеется, сам он это отрицал, однако миссис Сент-Ив, прекрасно зная натуру мужа, настояла на том, чтобы он согласился на путешествие с Гилбертом. А сама Элис с детьми и моей обожаемой Дороти решила погостить в Скарборо у своей престарелой бабушки, оставив управление угодьями в руках миссис Лэнгли, старого Бингера, смотрителя имения, и юного Финна Конрада.
Пешеходов в Смитфилде, как и посетителем в таверне, тем вечером было непривычно мало — кровавые убийства бросили мрачную тень на этот приятный район. Но нам с Табби и Гилбертом для секретной встречи это было только на руку. Биллсон, наш щедрый хозяин с телосложением кузнеца и умом натурфилософа, сосредоточенно крутил хитроумную жаровню, на вертелах которой истекали жиром две дюжины колбасок, изготовленных его супругой Генриеттой, и три пухлых фазана; огонь радостно шипел. Биллсон только что подал нам, в качестве лакомства, порции нежнейшего лабскауса[63] в крошечных формочках, источающего облака пара пахнувшего мускатным орехом, ягодами можжевельника и солониной. Кстати, Биллсон пристрастился к привычке подавать лабскаус с лионским соусом, и я горячо рекомендую такой способ подачи блюда. Только не забудьте предварительно сдобрить соус толчеными галетами. Теми самыми, что с казенным клеймом — перевернутой стрелой, — хорошо заметной до того, как повар истолчет галеты вымбовкой.
Биллсон, понимаете ли, был моряком до того, как женился на Генриетте и купил «Полжабы». Вот как оно было: он привез из Вест-Индии гигантскую резную суринамскую жабу, фантастическую носовую фигуру, которая украшала корабль, разбитый в щепки, и превратилась в снаряд, едва не прикончивший Биллсона, когда бухнулась, словно метеорит, футах в трех от его головы. Но деревянная жаба и стала залогом его спасения в волнах — Биллсон цеплялся за нее всю долгую ночь, а прочие члены команды затонувшего судна погибли. Героическая амфибия смотрела теперь со своего насеста на Фингал-стрит, и ее широченный рот, растянувшийся в загадочной улыбке, напоминал весельчакам о «Моне Лизе» Леонардо, причем эта параллель особенно ярко прослеживалась после того, как в этих самых весельчаках оказывалась пара кварт лучшего Биллсонова эля «Старина тритон».