Я, решительно отставив свою порцию в сторону, потому что мы договорились поумерить наш аппетит в плане еды и выпивки, пока ждем Табби и Гилберта, восхищался в счастливой мечтательности старыми дубовыми панелями, гравюрами Хогарта, украшавшими стены, и фазанами на вертеле; ум мой был праздным, но вполне довольным. Ларс Хоупфул, слабоумный кухонный работник, снова наполнил наш кувшин элем, благодатный вечерний ветерок влетал в открытое окно. Под перезвон колоколов церкви Святого Варфоломея миссис Биллсон поставила в печь хлебный пудинг, который снова явится, горячий, облитый маслом и пылающим ромом, когда он позже нам понадобится этим вечером. Размышляя об этом, я повернулся к окну и взглянул на высящуюся квадратную зубчатую башню Святого Варфоломея, когда раздалась дикая брань, грянул пистолетный выстрел и послышался топот бегущих ног.
Мы все вскочили, вдвойне обеспокоенные из-за недавних убийств. Я высунулся в окно и был поражен, увидев ожидаемого нами Фробишера-младшего, преследующего по Ламбет-Корт смуглого человека крепкого сложения, правда не такого массивного, как Табби, который неистово крутил своей дубинкой из терна, зажатой в кулаке. Сейчас наш друг очень походил на разъяренного бегемота, на голову которому кто-то надел старую боллинджеровскую шляпу с широкой, как чаша, тульей, украшенной павлиньими перьями. Куртка бегущего человека была в крови от раны в плече — без сомнения, от пули, — хотя та, похоже, не мешала ему бежать.
Я выскочил через окно на тротуар и включился в погоню с вилкой в руке, не зная, что Сент-Ив и Хасбро тоже принимают участие в потехе, только выбежали они через входную дверь. Путь мне преградили последовательно экипаж, запряженный четверкой, и мужчина, гнавший стадо злобно шипящих гусей, и пока я их огибал, время ушло. Я потерял из виду Табби, но предположил, что он, наверное, последовал за своей дичью в проулок за Лонг-Лэйн, кинулся туда — и вовремя! Преследуемый нашим другом тип показался в дальнем конце узкого прохода, а еще один, без сомнения сообщник, вынырнул из-за трубы от камина и подставил Табби подножку. Табби грохнулся лицом вниз, его дубинка укатилась прочь, а приятель бегуна занес крикетную биту, чтобы размозжить ему череп.
Я завопил: «Стой или я оторву тебе башку!» и помчался на негодяя с вилкой наперевес. Пистолета у меня, конечно, не было, но был шанс, что он слышал выстрел или видел кровавую рану в плече своего компаньона и примет ручку вилки за дуло пистолета. В любом случае он замер, оценил быстро сокращавшееся расстояние между нами, безнадежно оглянулся в поисках своего сообщника и резво помчался в другую сторону — пугливый такой, хвала Господу.
Я поравнялся с Табби, который с трудом вставал на ноги. Увидев вилку, он расхохотался — природная веселость оказалась сильнее желания рассыпаться в благодарностях или всерьез огорчиться из-за ненадлежащего использования крикетной биты. Отряхнув руки и поведя плечами, Фробишер-младший подобрал свою дубинку и слетевшую шляпу, которая укатилась, будто колесо тачки, и мы отправились в гостиницу. По пути Табби развивал гипотезу, что мужчина принял меня за каннибала, когда увидел вилку.
— Ты вселил в него страх, Джек, — говорил он. — Страх быть съеденным — один из первобытных инстинктов. Парень до смерти перепугался и спасся бегством.
Табби выбил свой боллинджер о бедро, отдал мне дубинку и разгладил пальцами павлиньи перья.
Ответ на его замечание про вилку должен был содержать толику остроумия в его стиле или того, что могло за него сойти.
— Ваш боллинджер немного вышел из моды, — сообщил я ему, решив оскорбить его головной убор, который был изрядно перепачкан и измят. — Конечно, мне он безумно нравится. Он… в меру приправлен. Злые языки могут сказать «испачкан» или «компрометирует», но только не я. Шляпа человека — это его дело.
— Я тебе ее не продам, и не проси. Она приносит удачу. Перья павлиньи, кстати, от королевской стаи. Сомневаюсь, что ты когда-либо видел такой блистательный сапфировый цвет. Считаю, он оттеняет мои глаза.
Мы вошли в «Полжабы». Наши друзья, включая дядю Гилберта, снова сидели за столом возле окна, Фробишер-старший только что осушил стакан эля и утирал платком испарину со лба. Он встал, с явным облегчением увидел, что Табби не пострадал, сердечно потряс мою руку, говоря: «Рад встрече, Джек». Затем снял свой гладстоновский саквояж с моего стула, обождал, пока мы сядем, и наполнил наши стаканы из кувшина.
— Да, сэр, это была настоящая засада, — сказал Гилберт Сент-Иву, возвращаясь к истории, которую начал рассказывать до того, как мы пришли. — Хвала Господу, я захватил пистолет, иначе пришлось бы хоронить мертвецов. — Он воодушевленно покивал. — Понимаете, я узнал этого типа, как и Табби, его зовут Билли Стоддард, эту вонючую рептилию. Мы прищучили его в его берлоге два года назад, в Бичи-Хед, как вы, наверное, помните.
— Смотритель маяка Бель-Ту? — спросил я, сознавая, что это могла быть спина именно того мерзавца, которого я видел в зеркале Нарбондо.
— Никогда не забуду его лица, — поморщился старик, — свиной пузырь с изюминами вместо глаз. Я бы оказал ему услугу, смахнув ему голову с плеч и поднеся ему же на блюде. Тогда, в домике смотрителя маяка. Швырнули бы тело с утеса, сделали бы с ним то же, что он сделал с бедным капитаном Соуни, упокой его Господь.
— Не имел удовольствия встречать этого Билли Стоддарда, — ответил Сент-Ив. На самом деле профессор лежал в коме внутри пещеры в тех меловых утесах, когда временный смотритель маяка улепетывал по кручам.
— Может, Стоддард хотел отплатить вам за тот позор, которому вы его подвергли? — предположил Хасбро.
— Нет, — заверил нас Гилберт, отрицательно крутя головой, словно ставя знаки препинания. А потом наклонился вперед, заговорщицки улыбаясь. — Я совершенно уверен, что он хотел… Эта вещь — причина, по которой я позвал вас сюда… — прошептал он.
Мы кивнули, хотя в чем тут соль, понимали с трудом. Гилберт попросил нас прийти — это факт, но зачем?
Меж тем Фробишер-старший раскрыл гладстоновский саквояж, явивший нашим глазам пистолет, и вытащил маленькую тетрадь в кожаном переплете, сильно потертую и изъеденную солью. Открыл первую попавшуюся страницу, которая, как оказалось, содержала журнал наблюдений птичьих гнездовий, который вел его друг капитан Соуни — смотритель маяка Бель-Ty, тот самый, который был скинут Билли Стоддардом со скалы и разбился. Тем временем Гилберт открыл тетрадь на первой странице и показал ее нам. Там стояла надпись: «Эспаньола, Реджинальд Соуни, 1844». Как я и думал, это был журнал наблюдений за птицами, только проводившихся сорок лет назад на Карибах, изобиловавший датами, подсчетами и видами: красношейный голубь, антильская эуфония, багамская шилохвость, мексиканский ходулочник, чернолицый тиарис и дюжины других. Зачем кому-то настолько понадобился бесконечно устаревший дневник орнитологических наблюдений, что он устроил засаду на двух толстяков, оставалось тайной для всех, кроме Гилберта Фробишера. Разгадка явно находилась у него в руках.
— Без сомнения, вы, джентльмены, считаете, что дневник вполне безобиден, — сказал Гилберт. — Что скажешь, Джеки? Ты любитель птичек?
— Разумеется, — заверил я его. — Хорошо зажаренных и поданных с картофелем и зеленым луком.
Старик подмигнул мне и захохотал. Он уже не собирался никого лишать головы. Просто совершеннейший Табби с его превалирующим над всем чувством юмора, лишь чуточку обидной улыбкой превосходства и впечатляющими габаритами! Отличия же между Фробишерами заключались в возрасте — Гилберту было за шестьдесят, хотя он мог похвастаться отличным здоровьем и великолепной формой, — и в размере шевелюры — на дядюшкиной макушке волос не было вовсе. В остальном они могли быть близнецами.
— Признаюсь, что не вижу в нем никакой особой ценности, — признался Хасбро, после того как дядя Гилберт закрыл дневник и вернул его в саквояж, — хотя, конечно, для натуралиста он представляет интерес. Карибские острова должны быть сущим кладом для любителей птиц.