Характерно, что члены Редакционных комиссий Черкасский и Самарин, выступая за более жесткое применение Положения, в целом считали его правильным и не драматизировали ситуацию. В их письмах чувствуется даже больше сочувствия народу, чем в письмах Кошелева. Однако, признавая резоны, подсказываемые им «народной памятью», они не собирались проводить реформу так, как хотелось бы народу, напротив, они защищали прежде всего интересы помещиков. Сами они объясняли это двумя причинами – необходимостью порядка и сохранения экономического равновесия в стране. Еще при подготовке реформы Самарин писал Кошелеву о невозможности одномоментного выкупа крестьянской земли государством: последствием этого мог стать финансовый кризис. Он считал необходимым предоставить землю крестьянам в бессрочное пользование с тем, чтобы вернуть часть ее, отданную сейчас взамен крестьянских платежей, позже, когда ее ценность увеличится. Таким образом, право помещиков на владение землей оказывалось выше права крестьян на пользование ей. Черкасский призывал своих друзей к терпению, напоминая о «старых обидах» крестьян.
Наиболее жесткую позицию занял Самарин. Он одобрил расстрел в селе Бездна, виновником назвал Антона Петрова, руководившего выступлением крестьян. Об этом он писал Кошелеву 18 мая 1861 г. и такую же точку зрения занял и в письме к Герцену 8 августа 1861 г. Самарин называл Антона Петрова мошенником, потому что тот утаил истинное содержание Манифеста от крестьян и в то же время «вычитал в Положении то, чего в нем нет»[181]. Рассказывая об обмане крестьян в Николаевском уезде Самарской губернии, которых помещики за год до реформы выгнали на солончаки, Самарин, хотя и называет это «оргией крепостного права», все же встает на сторону помещиков. Ведь они формально правы: закон запрещал пересматривать отношения, сложившиеся к моменту реформы, и возвращаться к прежнему землепользованию.
Исторические разыскания, подтверждающие оригинальность и самостоятельность русской истории, упомянутые Хомяковым в его статье «О старом и новом», были поиском не только документов, но и старинных книг, рукописей, народных песен. Песни собирали А.С. Пушкин, Н.М. Языков, особенно же отличился в этом П.В. Киреевский. Собранные им народные песни, однако, с трудом преодолевали цензурные барьеры. В 1852 г. в первом томе «Московского сборника» печатаются шесть песен из его собрания. В обширном предисловии к ним А.С. Хомяков излагает свой взгляд на народную поэзию. При общей высокой оценке народной поэзии вообще, Хомяков все же называет народную поэзию Европы «археологической», «бесполезной», неспособной стать частью современной художественной жизни. Напротив, народные русские (и славянские) песни он считает драгоценным приобретением не только для истории, но и для современной словесности. Он пишет: «Язык немецкий и французский не примет уже в себя новых животворных стихий на языке Труверов или поэм о Гудруне; мысль не получит нового настроения; быт не освежится и не окрепнет… все сказочные или исторические песни о богатырях или героях Германии, все Миннезингеры и певцы городские принадлежат к тому же разряду приобретений, к которому относятся камни Ниневии, гиероглифы долго безмолвствовавшего Египта, утешительные для ученого, поучительные для пытливого ума, почти и можно даже сказать вполне бесполезные для бытового человека. Иное дело Археология в землях Славянских. Тут она явилась силою живою и плодотворною; тут пробудила она много сердечных сочувствий, которые до тех пор не были сознаны и глохли в мертвом забвении, возобновила много источников, занесенных и засыпанных чужеземными наносами. Чех и Словак, Хорват и Серб почувствовали себя родными братьями – славянами; с радостным удивлением видели они, что чем далее углублялись в древность, тем более сближались они друг с другом и в характере памятников, и в языке, и в обычаях. Какая-то память общей жизни укрепляла и оживляла много страдавшие поколения: какая-то теплота общего гнезда согревала сердца, охладевшие в разъединенном быте».
Фольклорные, сказочные истоки народного сознания представляют для Хомякова интерес и литературный, и исторический, и жизненный. В песнях он (как и другие славянофилы) ищет следы общей славянской жизни, философии, убеждений, верований. Прошлое важно не потому, что оно древнее, освященное веками, а потому, что оно раскрывает тайну славянского предназначения. Эта тайна такая же поэтическая, как и тайна религиозная. Национальное и вселенское переплетаются, по мысли славянофилов, в народной поэзии. Хомяков убежден, что «вера Православная была первою воспитательницей молодых племен Славянских, и что отступничество от нее нанесло первый и самый жестокий удар их народной самобытности». Но есть еще один аспект народной старины. Важный не для народа, а только для образованных сословий. Для них это постижение народной жизни, преодоление разрыва с народом и собственной «безродности». Хомяков пишет: «Мы, люди образованные, оторвавшись от прошедшего, лишили себя прошедшего; мы приобрели себе какое-то искусственное безродство, грустное право на сердечный холод: но теперь грамоты, сказки, песни языком своим, содержанием, чувством пробуждают в нас заглохнувшие силы: они уясняют наши понятия и расширяют нашу мысль; они выводят нас из нашего безродного сиротства, указывая на прошедшее, которым можно утешаться, и на настоящее, которое можно любить. Обрадованное сердце, долго черствевшее в холодном уединении, выходит будто из какого-то мрака на вольный свет, на Божий мир, на широкий простор земли родной, на какое-то бесконечное море, в котором ему хотелось бы почувствовать себя живою струею. Благодаренье археологической науке и ее труженикам!».[182]
Итак, значение западного фольклора – политическое и историческое, русская же народная поэзия дает примеры «общей жизни», она важна в психологическом и нравственном отношении.
Не все приняли точку зрения Хомякова. Рецензент «Современника» увидел в заметках Хомякова умаление современной литературы и доказывал, что все предисловие «клонится» к суждению о превосходстве народных песен перед современной литературой. Хомякову приписывается убеждение в том, что «изучение русских старинных песен может принести гораздо более пользы русскому языку, чем принесли ему труды филологов и усилия даровитых и даже гениальных писателей»[183].
Хомяков не занимался специально исследованием фольклора, собиранием народных песен. Но он, как П. Киреевский, К. Аксаков, пытался понять то, что сам народ о себе думает. За историческим образом, за художественной красотой песен, за правдой и выдумкой народных сказок требовалось разглядеть призвание, миссию народа. Эта миссия