Черкасский пытается понять, насколько закономерно было возникновение крепостного права. Вопрос об ограничениях права перехода крестьян и об отмене Юрьева дня интересует историка с точки зрения выработки определенного бытового порядка и юридических норм пользования землей и отношений между сословиями. По мнению Черкасского, свобода перехода крестьян в древней Руси сохранялась только как возможность перехода на новое место: крестьян перезывали из одной деревни в другую, от прежнего владельца к новому. Полную независимость крестьяне утратили уже давно. Все стеснительные меры князей были их собственными действиями, не вполне законными, своего рода «полицейскими мерами». Черкасский пишет: «Правительство явно стремилось к тому, чтобы по крайней мере в своих казенных волостях закрыть средства выхода крестьянам: оно обязывает своими жалованными грамотами частные лица не принимать к себе людей тяглых, письменных, и даже само в некоторых случаях обязуется не принимать крестьян владельческих на свои черные тяглые земли»[179]. Кажется, Черкасский на основании документов воскрешает народную память и показывает неуклонное, хотя и постепенное, подавление народных прав и свобод. Однако он видит и другую сторону проблемы – государственную, он сохраняет ее как часть общеисторической памяти и памяти власти. По мнению Черкасского, «органическим недостатком» Юрьева дня стало все возрастающее бродяжничество, превратившееся в серьезную государственную проблему. Второй недостаток этого обычая – его «внутренняя несостоятельность как юридического учреждения, к обеспечению крестьянских прав». В рассуждении Черкасского заметно соединение двух типов памяти, по-разному воспринимавших действительность. Но только из соединения этих двух видений и складывается объективная картина прошлого. Правительство не торопилось нарушить народный обычай: оно «приучало мало-по-малу народ к неизбежному исходу, но никогда не приносило многоценного успеха его в жертву излишней поспешности в нововведениях». Мы видим, как существовавшие обычаи и писаные законы постоянно нарушались и князьями, и самими крестьянами. Черкасский ищет причины, восстанавливает историческую истину во всей полноте. Говоря о предполагаемом решении Бориса Годунова окончательно отменить Юрьев день, публицист предполагает, что «внутренние причины разрушения» «древнего учреждения, свободного крестьянского отказа» скрываются в самом существе обычая. Иначе трудно объяснить «равнодушие народа к утраченному праву».
Итак, весь ход изложения убеждает: крепостное право на Руси не было случайностью или произволом власти, оно возникло как реакция на длительное запустение земли вздорожание крестьянского труда. Окончательное закрепощение при Петре было лишь завершением предшествующих событий. Однако славянофилы не упустили возможности показать, что наиболее безнравственные формы крепостничество приняло именно в правление Петра. В специальном примечании И. Аксаков подчеркивал, что купля-продажа крестьян возникла именно в царствование преобразователя, и он должен был специальным указом ограничивать продажу крестьян порознь, так как не мог добиться ее полного прекращения. Это примечание вызвало резкие возражения цензора, потребовавшего его снять. Более того, оно отсутствует и в посмертной публикации статьи в «Русском архиве».
Черкасский считал неизбежным и необходимым освобождение крестьян, но при этом предполагал обязательную компенсацию помещиков[180]. Более либеральных воззрений придерживался Кошелев, опубликовавший в 1847 г. статью «Охота пуще неволи». Он призывал помещиков полюбовно договариваться с крестьянами о размере надела, выкупа и повинностях. Кошелев достаточно откровенно говорит о положении крестьян, об их нищете, пьянстве, нежелании улучшать не только хозяйство, но и собственный быт. Причина в том, что они ни в чем не заинтересованы, крестьяне не видят смысла трудиться как следует. Потому что, в сущности, им ничего не принадлежит. Понимая, что работа поневоле неэффективна, Кошелев убеждает: «Одна привычка, одна восточная… лень удерживает нас в освобождении себя от крепостных людей. Почти все мы убеждены в превосходстве труда свободного перед барщинною работою, вольной услуги перед принужденною, а остаемся при худшем, зная лучшее. Многое можно сказать насчет невозможности превратить теперь наших крепостных крестьян в обязанных, но что удерживает нас всем дворовым людям, на основании указа 12 июня 1844 года, дать отпускные с заключением с ними обязательств?» После публикации статьи Кошелев, вероятно, послал письма своим друзьям, призывая их последовать своему примеру и урегулировать отношения с крестьянами. До нас дошел ответ на такое письмо, написанный П.В. Киреевским. Он пишет, что расходится с Кошелевым не в оценке крепостного права, а в «оценке лекарств против этой глубокой и страшной язвы». Его желание – заменить «беззащитность» крестьян «правдою закона». Он, разумеется, опасается произвола чиновников. В отличие от других славянофилов П. Киреевский считает, что народ пока еще не утратил способность к законности. Помочь же может только коренная правительственная реформа, сопряженная с реформой всех отношений, а не частные меры и старания отдельных лиц.
И. Аксаков в 1861 г., как несколько ранее Хомяков, воспринимал реформу глазами самого народа. Он увидел желание обмануть народ. Отсюда его негодование. Он соглашался с мнением крестьян, что народ считал землю своей, но отнятой насильственно. Народ смирялся с насилием, надеясь, что все же ему возвратят его законные права. Теперь же землю урезают, отнимают, желая, чтобы крестьяне согласились с этим новым обманом и признали его законным. По словам И. Аксакова, народ этого не признает, и правильно делает: «Теперь именно требуется народная санкция, а ее он (народ) не дает и был бы совершенной дрянью, если бы признал. Ты в письме к Черкасскому пишешь сам, что твои крестьяне верят и даже непременно пойдут по струнке, но в душе и про себя недовольны, несогласны. Безделица! Неудовольствие, про себя затаенное 232 миллионами народа, непременно даст себя знать и найдет выход… как же было не считаться заранее с требованиями народа, которые не сюрприз и которое мы все предвидели».
Мы видим здесь взгляд народа, осмысленный и выраженный внимательным наблюдателем. Однако не все славянофилы уже после реформы стояли на такой, народной, точке зрения. Скорее следует отметить, что в них возобладала память власти. Не теряя сочувствия к народу и сознавая его вековую обиду, славянофильские публицисты не всегда могли преодолеть собственный экономический интерес. А.И. Кошелев свидетельствует, что крестьяне не хотят работать, что обработка земли идет скверно. В Тульской губернии, и в имении Хомякова (уже к этому времени умершего), и в имении А.И. Кошелева происходят крестьянские волнения. Причем в имении Кошелева, первым публично заговорившего о возможности и необходимости урегулирования крепостных отношений, волнения были наиболее сильными, пришлось даже вызывать инвалидную команду. В письме самого Кошелева чувствуются и раздражение, и недовольство собой, и недовольство положением 19 февраля, и разочарование в поведении народа. «Власть помещика уничтожена, а новых властей нет <…> Нет, дражайший князь! Я был, есть и буду за