Против этого и выступил К. Аксаков в работе «О древнем быте славян, и русских в особенности (По поводу мнений о родовом быте)».
Оставаясь теоретической по своему характеру, статья тем не менее вводит читателя в атмосферу напряженной полемики о насущных исторических вопросах. Суть полемики раскрыл И. Аксаков в письме к М.В. Авдееву 26 июля 1852 г.: «Родовой быт – значит быт, признающий верховную и неограниченную власть родоначальника, такую власть, при которой слабеет даже звание отца семейства и самой семьи; быт общинный или общинно-семейный – быт демократический с мирским управлением, брат опроверг мнения некоторых ученых вралей, что у нас был прежде родовой быт, и доказывает существование быта семейно – общественного. Статья его в ученом мире произвела переполох во мнениях»[169]. Если Киреевский в своих поисках национальной самобытности русского народа исходил из идеи торжества разума, рациональности и формального начала государства над верой и нравственными принципами, то К. Аксаков доказывает особенность русского общества наблюдениями над родовым бытом. Соглашаясь с Киреевским[170] в том, что русское государство возникло не в результате завоевания, а путем призвания варягов как носителей внешнего начала власти, К. Аксаков доказывал, что призвание не изменило прежнего характера русского быта. Русский народ жил общинами, семьями и родовой быт не развился у русских и у славян вообще до такого значения, как на Западе.
Это значит, что роль личности и индивидуальное начало были приглушены. Вместо индивидуума в русской жизни доминировали община, хор, вместо насилия и принуждения – любовь и согласие. Таким образом, отвлеченный академический спор приобретает современный характер, исторические и философские аргументы воспринимаются как доводы в нравственном споре.
Известно, что М.П. Погодин полностью соглашался с автором и сделал несколько конкретных замечаний. В рецензии, подготовленной для «Москвитянина», но так и не опубликованной, Погодин утверждал: «Система эта (родового быта. – В. Г.), с какой стороны ни подойти к ней, не выдерживает никакой критики. Аксаков с удивительным терпением обошел, кажется, все ея закоулки и не нашел нигде даже легких следов родового быта в самом древнем предисторическом периоде Русской Истории. Везде и всегда видны были семья и община, а не род. Мы заметим только, что напрасно он нападает и на патриархальность: нападение это происходит от того, что под патриархальностью он подозревает родство, род с патриархом, как родоначальником; но патриархальностью мы обыкновенно называем простоту, естественность, искренность, близость к природе отношений, не только семейных, но и общественных: Патриархальность может существовать не только в семье, но и в обществе, и в государстве»[171]. T. Н. Грановский, которого И. Аксаков пригласил участвовать в «Сборнике», также откликнулся на публикацию статьи о родовом быте. Из его отзыва видно, что он в целом разделяет мнение К. Аксакова. Грановский полагал, что «ошибки Соловьева и Кавелина очевидны, но что, конечно, обломки доисторического родового быта могли встречаться и потом и проч.»[172]. Из этого отзыва все же непонятно, изменил ли Грановский свое раннее суждение о том, что родовой быт уже лежал в основании общины. Особенно он подчеркнул «умеренность тона» (при известной восторженности и нетерпимости К. Аксакова к иному мнению, это для многих читателей, в том числе и знакомых Аксаковых, оказалось неожиданностью. По свидетельству И. Аксакова, это обстоятельство «поразило многих, отчего никто не затрудняется признать ее «чрезвычайно дельною». И.Д. Беляев, также участвовавший в сборнике, похвалил статью и сообщил, что «пишет уже рецензию». В то же время С.М. Соловьев остался недоволен и даже решил самостоятельно, не дожидаясь предполагаемого выхода 2 тома «Сборника», напечатать возражения К. Аксакову. Возможно, именно эти возражения потом появились в 1858 г. в «Русском вестнике» под названием «Исторические письма», написанные в форме обращения к другу. В первом из этих писем Соловьев, говоря об оценке работы немецкого философа А. Риля, касался проблемы рода, семьи, общины[173].
По просьбе автора, 16 января 1853 г. большой отзыв прислал И.С. Тургенев. Скорее, это были размышления о возможности родового быта, на основании своих непосредственных наблюдений. Тургенев писал: «Насколько я могу судить в этих вещах, согласен с вами на счет родового быта. Мне всегда казался этот родовой быт – так, как его представляет Соловьев и Кавелин, – чем-то искусственным, систематическим, чем-то напоминавшим мне наши давно – прошедшие гимнастические упражнения на поприще философии. Всякая система – в хорошем и дурном смысле этого слова – не Русская вещь; все резкое, определенное, разграниченное, нам не идет – оттого мы, с одной стороны, не педанты, хотя за то с другой стороны…». Однако, соглашаясь с автором в главном, Тургенев уточнял свою позицию: «…в выводах ваших я согласиться не могу: вы рисуете картину верную и, окончив ее, восклицаете: как это все прекрасно!.. Никак не могу повторить этого восклицания вслед за вами. Я, кажется, уже сказывал вам, что, по моему мнению, трагическая сторона народной жизни – не одного нашего народа – каждого – ускользает от вас; между тем как самые наши песни громко говорят о ней! Мы обращаемся с Западом, как Васька Буслаев с мертвой головой – подбрасываем его ногой – а сами… Вы помните, Васька Буслаев взошел на гору да и сломал себе на прыжке шею. Прочтите, пожалуйста, ответ мертвой головы». Замечания Тургенева не привлекло внимание исследователей. Между тем он очень точно указал на самое слабое место славянофильского анализа. Нельзя сказать, что славянофилы (включая и К. Аксакова) совсем не думали и не писали о трагизме и недостатках народной жизни. Но это никогда не было специальной темой их публицистических выступлений. Сознавая трагизм народной истории, славянофилы не сознавали трагизма повседневности, бытовой жизни. Пожалуй, только И. Аксаков обратил внимание на тяжесть и беспросветность народной жизни в своем письме из Черного Яра по дороге в Астрахань. Но его, собственно, волнует несправедливость сложившихся отношений. Тургенев же говорит о другом. Трагическая сторона народной жизни, постоянно ускользающая от взоров славянофилов, заключалась, возможно, в отгороженности народов, в привязанности к своему в ущерб общечеловеческому. Не случайно же Тургенев напоминает о неприятии Запада, сравнивая его с «мертвой