XIII. Конец
Итак, время мое почти истекло. С тех пор как я дописал эти последние несколько страниц, прошло две недели, и все сильно ухудшилось. Боли у меня в животе ужасные. И мне теперь не хватает сил писать. Думал надиктовать оставшиеся слова Джеки (да, читатель, я на ней женился), но даже голос у меня в эти дни слаб. Вслух говорить больно. Больно разговаривать, больно двигаться, даже дышать больно.
Кроме того, я добрался до конца — более-менее. Что еще вам поведать? Через год после того в Великобритании произошла затяжная жестокая забастовка горняков, и правительство Тэтчер окопалось и приготовилось к долгой войне на истощение, вооруженное сведениями о том, как государству пережить нарушение поставок энергоносителей. Я для собственного удовлетворения мог бы доказать, что между Эмериковыми салонами и правительством существовал прямой канал связи, но я тогда не знал, что мне с этим знанием делать. Никто не совершал ничего противозаконного. Никто не совершал, если вдуматься, даже ничего неожиданного. Крис, когда я ему выложил свои открытия, уж точно удивлен не был.
— Разумеется, — сказал он, — Оксфорд и Кембридж очень близки к центрам власти. Очень близки. Вот поэтому они таких людей, как ты, я и Джо, сюда подпускают нечасто. Ни к чему им, чтоб слишком много кто из плебса совал свой нос в их машинерию. Но даже когда мы видим, как оно устроено, что нам с этим поделать?
Его собственный ответ на этот вопрос вполне очевиден. Он отправился в аспирантуру в Штаты, погрузился там в исследование экстремальных проявлений консерваторской мысли и практики, обзавелся университетской должностью, женился на приятной американке по имени Элспет, удочерил девочку из Эфиопии, бросил академию, нашел работу в издательском деле. Как или почему все пошло для него кувырком, мне неведомо, но через несколько лет он вернулся в Королевство разведенным и стал заместителем главного редактора в журнале под названием «История и наследие» — так этим и занимается с тех пор. Крис всегда был блестящим студентом, и то, что его все эти годы устраивало быть замглавреда (особенно в журнале, который его не заслуживает), — это не потому что Крису амбициозности не хватает. Настоящая работа всей жизни у него — расследования. Он уже больше сорока лет не сводит пристальных глаз с тех потайных сетей власти и того, как они действуют. В особенности следил он за Роджером Вэгстаффом.
А Вэгстафф совершенно точно был в последние несколько лет очень занят. После долгого пребывания в спячке группа «Процессус» (официально сформированная в середине 1990-х) наконец отыскала себе идеологического брата по разуму в правительстве постбрекзита. Несомненно, то, когда Роджер двинет в лорды, теперь лишь вопрос времени. Более того, удивительно, что этого до сих пор не случилось.
Ребекка, насколько я понимаю, хранила ему верность, хотя взаимно ли в той мере, в какой Ребекка этого хотела бы, я сказать не могу. Эмерик получил свой рыцарский титул и до сих пор обитает в Кембридже, хотя, думаю, уже слишком стар, чтобы преподавать. Что же касается его дочери, прелестной Лавинии, — она вернулась в Штаты, нашла себе состоятельного мужа-республиканца, и последнее, что я о ней слышал, — она консультирует Доналда Трампа по его предвыборной стратегии. Они с отцом, как ни печально, более-менее отчуждены друг от друга. Думаю, она оказалась чересчур радикальной во взглядах, даже на его вкус.
Закидывая в рот последнюю шоколадку и допивая остатки холодного горького кофе, ДИ Эссен закрыла папку на кольцах, содержавшую рукопись, и откинулась в кресле. Сложила ладони так, чтобы получилась горная вершинка, она прижала кончики пальцев к губам и в такой вот задумчивости пребывала некоторое время, осмысляя прочитанное и прислушиваясь к зачинам птичьих песен за окном. Примерно через десять минут, когда на кромках штор появились первые серые проблески рассвета, она встрепенулась, извлекла из чемоданчика ручку и бумагу и написала Джоанне записку:
Дорогая миссис Мейдстоун,
Сердечно благодарю Вас за возможность прочесть замечательные мемуары мистера Углена. Если не возражаете, я собираюсь одолжить рукопись на несколько дней. Сделаю копию и верну вам оригинал как можно скорее.
Я также одолжилась у вас экземпляром романа мистера Кокерилла, подписанным Вашему другу Томасу. Опять-таки, верну при первой же возможности. Однако полагаю, что он может иметь свидетельскую ценность.
Я чрезвычайно признательна Вам за Ваше вчерашнее гостеприимство и за щедрое позволение остаться на ночь. Происходящее наверняка несказанно расстраивает Вас и Вашу семью, но я надеюсь, что мы сможем привести все это к быстрому разрешению.
Свяжусь с Вами в наиближайшее время. Будьте в этом уверены.
Искренне и признательно,
Верити Эссен
Часть третья. Схвачено
П
Итак, мы решили изложить остаток истории сами. Постараемся говорить правду, как мы ее видим.
Р.
Нашу правду, скажем так.
П.
Меня зовут Прим. По временам эту историю буду рассказывать я.
Р.
А меня зовут Раш. По временам это буду я.
П./Р.
А может, время от времени мы будем рассказывать ее вместе.
П./Р
Все началось для нас обеих одинаково. Началось все в терминале № 5 аэропорта Хитроу.
Случай с лифтами/подъемниками[85].
Все началось с двух мужиков (двух разных мужиков), которые решили, что никто, кроме них, не знает, как управлять дверями лифта/подъемника. Они были уверены, что открыть их можно только нажатием кнопки и что мы две — беспомощные и бездеятельные самки, ждущие, когда кто-то (они) явится и покажет нам, как и что делается.
Оба эти случая завершились одинаково: мужчины остались при своей версии истины (это они открыли двери), а мы — при своей (двери открылись бы в любом случае). Единственная разница состояла в том, что мужчины заблуждались, а мы были правы.
Не все истины равны между собой, как бы искренне в них ни верили.
Мы обе остались рассержены и расстроены. Мы обе хотели бы — в духе l’esprit de l’escalier (l’esprit de l’ascenseur?)[86], чтоб нам хватило пороху и терпения предложить этим идиотам, склонным к менсплейнингу, некий действенный метод проверки того, как запрограммирована работа дверей. Но нам не хватило. Вместо этого мы пришли домой и там нажаловались друг дружке. И с этого началась наша дружба. И тут мы осознали, что мы на одной волне, — вернее, на одной странице.
Что было бы не более чем фигурой речи, разумеется, — до сей поры. Но теперь мы — буквально