Одной из проступавших черт ее периода премьерства стал упор на «особые отношения» между Британией и Америкой, который она делала. Теперь президентом стал Рейган, и, как и большинство британцев, я о нем, в общем, не задумывался — вполне довольствовался ленивыми политическими шуточками, какие проскакивали по телевидению и в газетах, выставляя его как косноязычного, бестолкового ковбоя, актера, говорящего по написанным ему сценариям, сыплющего народными банальностями и фальшивого, как всякий голливудский задник. Ныне я понимаю, что недооценивал, что именно его выборы значат на долгую перспективу, — это начало долгой-долгой эпохи (мы все еще на середине ее), когда его извод консерватизма будет задавать тон американской политике и наложит стойкий отпечаток и на британский его вариант.
Надо отдать ему должное: я знал по крайней мере одного человека, который уже начал с подозрением относиться к происходящему. Кристофер Сванн. И за развитием сюжета он следил с тех самых пор. Много кто от Крисова блога отмахивается, считая его эдакой нелепицей, на меня же лично он производит сильное впечатление — не в последнюю очередь потому, что все расследования Крис производит бесплатно и без чужой помощи, а сам при этом работает на полную ставку. Неутомимый — вот как это называется. Крис неутомимо следил за историей развития того, как махровый консерватизм эволюционировал и мутировал почти сорок лет — по обе стороны Атлантики. И начал он это дело, еще пока учился в Кембридже. Я знаю это наверняка, потому что однажды, когда я передал ему то, что мой американский приятель рассказал мне о Лавинии, и спросил, слышал ли он о «Молодых американцах за свободу», он изумленно рассмеялся и сказал:
— Слыхал ли я о них? Слыхал ли я? Боже мой, Брайен, вы с Джеки и впрямь живете последние несколько недель на другой планете, что ли? Конечно, я о них слыхал. Я тебе говорил бессчетное число раз, я по ним диссертацию пишу!
Неловко было признать, что я забыл об этом, — вернее, никогда не знал, поскольку, очевидно, ни разу не прислушивался, когда Крис мне об этом рассказывал. Но он в этом смысле был отходчивый и позвал меня к себе, чтобы поделиться своими изысканиями, когда увидел, до чего мне стало интересно.
— Перво-наперво, — сказал он, — я правда не в силах представить, что у Лавинии могло быть с этими людьми что-то общее. Я думал, все решили, что она Аэндорская волшебница[78] или что-то в этом роде и коротает вечера у Эмерика на кухне, швыряя в парной котел горсти жабьих глаз и лап тритона?[79]
— Я просто что услышал, то пою, — гнул свою линию я. — Видимо, она с этой братией связалась, пока была в Принстоне.
— Ладно, — сказал он. — Вот что тебе необходимо знать.
Начал он с того, что поведал мне о Шеронской декларации, которую составили в доме Уильяма П. Бакли[80] в Шероне, Коннектикут, в сентябре 1960 года и подписали порядка девяноста собравшихся там студентов. В декларации говорилось, что американские консерваторы должны посвятить себя ограниченному управлению и сойтись на принципе, утверждающем, что «свободная рыночная система предпочтительнее любых других». Роналд Рейган в 1962 году присоединился к Национальному попечительскому совету группы и по-прежнему состоял в ней как почетный председатель. Крис рассказал мне о том, что в 1964 году организация полнокровно поддерживала Барри Голдуотера в его попытке стать президентом США, и о катастрофическом провале той кампании. Он рассказал мне о годах упадка в конце 1960-х и в начале 1970-х, когда противостояние Вьетнамской войне было на пике и студенческим активизмом в американских студгородках заправляли либеральные левые. Примерно в то время, сказал он, у «Молодых американцев за свободу» развилась их одержимость одной конкретной идеей: Срединная Америка содержала в себе консервативное большинство (также иногда именуемое «молчаливым большинством»), которому не нравились антивоенные протесты, контркультура, газеты и телеканалы мегаполисов, кинопромышленность, «Красивые люди»[81] — одним словом, все, что можно было бы описать как «либеральный истеблишмент», каким его описывал Кевин П. Филлипс, молодой юрист из администрации Никсона, в его влиятельном труде «Крепнущее республиканское большинство». В самом президенте Никсоне «Движение» разочаровывалось все сильнее, его отношения открытости с Китайской Народной Республикой рассматривались как предательство консервативных ценностей (один из пяти основополагающих принципов Шеронской декларации — «Коммунизм необходимо победить, а не отгородить»). Тут же, в 1974-м, подоспело учреждение «Конференции консервативных политических действий» (которая и по сей день остается крупнейшим ежегодным общемировым собранием консерваторов). И наконец, состоялись выборы Рейгана в президенты, что перенесло все «Движение» с периферии в основное политическое русло, и в результате многие его основатели и вожаки получили властные посты в Белом доме и были теперь заняты не простым активизмом, а настоящей правительственной деятельностью.
— Будь у Лавинии дружок постарше, — сказал Крис, — и водись он с ними в 1970-е, вполне возможно, что у него были бы друзья в нынешней рейгановской администрации. А потому поверю ли я, что они мотались на встречи с ними по выходным? Могу. Вполне. Она с тем парнем все еще на связи?
Я пожал плечами.
— Мне-то почем знать, — ответил я.
Мы с ней до сих пор и не разговаривали-то ни разу.
Джо согласилась взять меня с собой еще на один салон, но по какой-то причине ей пришлось в последнюю минуту отказаться от похода, и я туда отправился в одиночку. Проходил он морозным вечером в середине февраля 1983 года. Занятное это было ощущение — подняться по теперь уже знакомой лестнице. Направляясь на ту встречу, я более не нервничал, более того — ничто в Кембридже меня более не нервировало. Как-то так вышло, что за последние два с половиной года неотесанный, не от мира сего школяр из бесплатной школы в Миддлсбро куда-то тихонько подевался, а его заменил куда более уверенный в себе молодой человек, который теперь чувствовал себя вполне в своей тарелке среди этих древних зданий и клуатров, принимал их как должное, — в точности так же относился он к улицам своего жилого микрорайона. Провинциальная гусеница преобразилась в привилегированную бабочку и даже не заметила, как это произошло.
Плана у меня в тот вечер не было, а вот намерение имелось. Намерение это состояло в том, чтобы завести беседу с Лавинией Куттс и выяснить, если удастся, что-нибудь насчет тех лет, что она провела в Америке, а также разузнать (пусть это и маловероятно), есть ли хоть сколько-то правды в слухах о том, что существует «Теневой кабинет», салон в салоне, происходивший через некоторое время после основного события.
Как именно я этого добьюсь, оставалось неясным.
Что ж, в разговор с Лавинией я вступил,