XI. Кабинет
После выступления Лавинии Куттс на последнем отцовском салоне мельница слухов о ней перешла в турборежим.
Откуда возникли байки о ведьмовстве, сказать с уверенностью не могу. Впервые я об этом услышал от Криса, а он, кажется, узнал от Томми, а Томми — от… кто ж его знает? Так или иначе, к концу Михайлова триместра 1982 года ими делились уже в каждом баре, в каждой общежитской гостиной и столовой по всему колледжу.
Все это восходило к тому одному разу, когда кто-то заметил ее выходившей из какой-то лавки в Лондоне. А еще, полагаю, к случаю с ее котом и с помидорной рассадой профессора Маршалла.
Вкратце история такова. У Лавинии была кошка, вернее сказать — котенок. Звали котенка Шкодя. Лавиния кошку свою обожала, и чувство это было целиком взаимно. Лавиния жила с отцом на его квартире в колледже, а в комнатах над ними, на самом верху Двора Кайта, жил профессор Маршалл. Преподаватель фундаментальной математики, неженатый, престарелый, очень тихий и замкнутый, в колледже он прожил по меньшей мере сорок последних лет и никогда никого не беспокоил. У профессора Маршалла была крошечная терраса на крыше с видом на внутренний двор, и там он растил помидоры.
Неким образом Шкодя нашла дорогу на терраску профессора Маршалла. У Шкоди развился интерес к его помидорной рассаде. Если точнее, у нее развился интерес к тому, чтобы мочиться на профессорову помидорную рассаду. Помидорная рассада такое обращение не оценила. И погибла. Профессор Маршалл, можно не сомневаться, счастлив по этому поводу не был. История приняла мрачный оборот. Неделю или две спустя мертвое тело котенка обнаружилось на лестнице возле квартиры Эмерика. Вроде как кошечка поела крысиного яда. Лавиния гневно взбежала наверх и обвинила профессора Маршалла в отравлении ее любимицы. Обвинения профессор отверг в той манере, в какой люди обычно обвинения отвергают, — категорически. Лавиния не удовлетворилась.
Далее события развивались несколько неоднозначно. Некто — никто не знает, о ком речь, — посещавший в тот день Лондон, заявил, что видел там Лавинию. Ее заметили на входе в некую книжную лавку, расположенную в некоем неведомом переулке где-то на задах Грейз-Инн-роуд. Название книжной лавки — «Бельтейн». Она специализировалась на изданиях, посвященных эзотерике и оккультизму. В витрине размещалось несколько экспонатов, о которых говорилось, что это-де книги заговоров и заклинаний. Примерно через двадцать минут Лавиния из этой лавки вышла. Сообщалось, что при ней в буром бумажном пакете имелась книга.
Несколько дней спустя Двор Кайта поразила вторая трагедия. На сей раз бессчастной жертвой пал профессор Маршалл. В десять поутру одного из дней во двор въехала «скорая». Из нее повыпрыгивали медики, и вскоре с одной из лестниц вынесли на носилках тело. То было тело профессора Маршалла. На этом этапе он все еще вроде был жив, однако по прибытии в отделение реанимации Адденбрукской больницы скончался. Обширный инфаркт.
Разумеется, можно было бы сказать, что дон семидесяти с лишним лет, никогда, судя по всему, не блиставший здоровьем и, как это было известно, не чуждый колледжского графинчика хересу — а то и не одного и не двух, — первостатейный кандидат на инфаркт. Таково, бесспорно, было б мое личное заключение. Но гипотеза, что Лавиния отомстила за гибель своей кошки, наложив некое проклятие на бедолагу-профессора, и подвела его к безвременной кончине, ушла в народ. Я, конечно, не поверил в ней ни слову, но не могу сказать, что это хоть сколько-нибудь пригасило зачарованность, какую я чувствовал к дочери Эмерика, — с тех самых пор, как в тот вечер присутствовал при ее исполнении «Лорда Рэндалла», она, должен признать, стала, в общем-то, единственным фокусом моего эротического воображения.
Признаваться мне в этом довольно неловко, потому что, технически говоря, у меня к тому времени уже была другая девушка. Звали ее Джеки, тоже медичка, — мы познакомились на лекциях по анатомии, которые я наконец-то начал посещать. Она была студенткой колледжа Клэр, а не Святого Стефана, а потому я начал проводить время с ней и в итоге завел себе несколько новых друзей. Одним из них оказался аспирант из Америки; он в Принстоне натыкался на Лавинию и вроде как знал о ней все на свете. И он предложил мне совсем иной взгляд.
— Я с ней ни разу не разговаривал, — сказал он, — но всем известно было, кто она такая. Отчасти потому, что она выделялась — черноволосая, в черном и всякое такое, — но отчасти и потому, с какой компанией она водилась, и такого не ожидаешь. Парень у нее был в те времена, которого звали Билл Силвермен, он избирался в принстонское отделение «Молодых американцев за свободу». Не слыхал о таких ребятах? Везет тебе. Шайка коротко стриженных фетишистов свободного рынка и либертарианцев. Начались в 1960-е — можешь себе представить, до чего популярны они были в студгородках по Америке в ту пору. Если с ними спеваешься, башку тебе сшибали тогда почти гарантированно. Но теперь же все с ног на голову, их черед смеяться. Более того, половина тех ребят из 1960-х нынче в Белом доме, теперь-то Рейган в президентах. Куттс училась на классическом отделении, но быстренько свинтила к этим правым чудилам, а к тому времени, как до магистерской доучилась, она там чуть ли не заправилой стала. В смысле, буквально, они с ее психом-дружочком мотались в Вашингтон что ни выходные, встречаться с ребятами из Госдепа и бог его знает с кем еще. Так что не надо мне про то, что эта девушка — эдакая прерафаэлитская английская роза с креном в черную магию. Лавиния Куттс — не ведьма, это я тебе чисто за так скажу. Она ж, ё-моё, наци.
Мой последний визит на квартиру к Эмерику Куттсу состоялся в феврале 1983 года.
Не забудем, 1980-е еще не начались. До звонка с мобильного телефона Эрни Уайза еще почти два года. А в колледже Святого Стефана мы от событий внешнего мира были по-прежнему уютно защищены. И все-таки я более-менее осознавал, что все в Британии меняется — и меняется довольно быстро. Начать с того, что мы вступили в войну с Аргентиной — и выиграли. Возможно, до этой войны никто из нас не догадывался, где вообще находятся Фолклендские острова, но мы быстро разобрались, что к чему, и благодаря триумфаторству таблоидов, махавших флажками, и успеху собственной воинственной риторики миссис Тэтчер от того конфликта выиграла неимоверно. В тот же год состоялись всеобщие выборы,