— Философ, э? Слышь, Расул, наш Мякиш — философ.
Он сказал ещё несколько слов, используя, по всей видимости, одно из дагестанских наречий. Погружённый в своё действительно увлекательное занятие, Апостол ничего не ответил ему. Тимур таращился на обоих в недоумении. Плясун всё тот же: мелкий, хлипкий на вид, но жилистый и ловкий. Таким и должен быть горский наездник. Лицо носатое, бровастое и злое, но широкая улыбка демонстрирует миру полдюжины блистательных золотых зубов. Апостол — лохматый, огромный, с тяжелыми плечами и сытым животиком, свисающим меж широко расставленных ног. На вид неуклюжий, как медвежонок панда. Подумать только! Такие разные и из одного села.
— Послушай, философ…
— Во-первых, я — Мякиш. Во-вторых, у меня проблема, Плясун… — проговорил Тимур.
— Эээ?..
— Стыдно сказать…
— Понос? Геморрой? Мы на передовой. Здесь ничего не стыдно. Говори!
— Ногти. Они грязные и их надо стричь.
— Зачем стричь ногти, дорогой, э? Ты просто их откуси. Вот так…
И Плясун продемонстрировал Тимуру искусство обгрызания ногтей. При этом он продемонстрировал ту самую сноровку, которую мать Тимура изничтожала когда-то при помощи жгучей горчицы. Ах, если б она видела своего сына сейчас! Наверное, она нашла бы его лицо осунувшимся, под угрозой обострения хронического гастрита от несвежей и непривычной пищи. Она сейчас в ужасной тоске и тревоге, но сбежать отсюда к ней — это кринж и зашквар. Это… Этому нет определения. Сбежать невозможно, потому что Цикада воюет на двух протезах. Пусть Тимур не может убивать людей ни остро заточенной лопатой, ни очередью из автомата. Зато он может нести Цикаду или управлять FPV-дроном.
* * *
— Смотрю иногда, как учат бойцов: собрались вокруг коробки, ощетинились стволами — и пошли. Да коробка, может, и уцелеет во время попадания, а вот кучка двуногих прямоходящих — нет. На уроках НВП в школе военрук-фронтовик учил нас ходить в атаку растянутой цепью, а залегая от огня — подниматься и перебегать справа — слева по одному. Понятно, что сейчас тактика меняется, и цепью в атаку мы не ходим, — но и кучами тоже не перемещаемся, потому что один сброс с коптера приводит к поражению сразу нескольких человек. Апостол, где там твои видео? Ну-ка, покажи нам для примера.
Маскировочная сеть, закрывавшая вход в блиндаж, откинулась и в помещение вошёл человек. Невысокий, не первой молодости, кривоногий и плечистый. Габаритами много меньше, чем Апостол или сам Тимур, он, тем не менее, заполонил собой всё помещение. Не осталось места, чтобы присесть. Не осталось воздуха для дыхания. За этим человеком — по уверенной повадке Тимур угадывал в нём командира — следовали белобрысая и вертлявая девица в каске и бронике с надписью «Press» и сутулый верзила с неопрятной бородой.
— I’m a communist… — представился верзила.
— Коммунист — позывной? — поинтересовался Тимур.
Верзила назвал свою фамилию, очень длинную и многосложную, скорее еврейскую, чем немецкую или английскую. Говорил он через губу, не переставая ковыряться во рту зубочисткой.
Командир приложил палец к губам, призывая верзилу к молчанию. Он не сводил с Тимура своих пронзительных чёрных глаз. От такого взгляда не спрячешься, не затаишься. Тимур ёжился под этим взглядом. Хотелось выложить всё начистоту и про свою трусость, и про страшного капеллана, и про то, как удалось спастись, а это уже почти предательство. Но кого же он предал? Он не просился, не стремился попасть в этот блиндаж. Он хотел от жизни совсем другого, а теперь почему-то чувствовал себя предателем. Странное ощущение! С этим ещё предстояло разобраться.
— Ты был в плену? — спросил наконец командир.
— О, майгадабал!
— Что?!!
— Я не знаю, что такое плен. Я видел фильмы о войне. Там сдавались фашистам, поднимая руки вверх. В Москве, в кафе «Жан-Жак», два раза в месяц собирался наш киноклуб. Кроме Голливуда мы разбирали и старое советское кино… В Москве в «Жан-Жаке» два раза в месяц собирался наш киноклуб… Кроме Голливуда мы рассматривали и старое советское кино…
— Хватит!
Командир поднял руку и Тимур отшатнулся, опасаясь получить удар по губам. Плясун и Апостол засмеялись.
— Ты поднимал руки, как в кино? Говорил «сдаюсь»? — командир испытующе смотрел на него.
— Я ничего такого не делал…
— Он был при оружии? Вы нашли его вместе с оружием? — командир обернулся к Плясуну. — Где оно? Разве Цикада не инструктировал тебя относительно оружия? Почему они тебя отпустили?
Вопросы сыпались на голову Тимура, как камни с горы. Тим пытался объяснять. При упоминании человека по имени Соломаха быстроглазая девица с надписью «Press» заметно оживилась, хотела было что-то спросить, но присутствие коммуниста и командира её смущало.
— Кого ещё ты видел? — допытывался командир.
Тимур рассказал о капеллане и убийстве раненых, о драке, о том, как в конце концов солдаты противника приняли его за связника или что-то в этом роде. Соломаху Тимур несколько раз назвал «своим спасителем», примечая реакцию девушки-press. Реакция была.
Тимур закончил свою речь словами:
— О, майгадабал! Наш враг — тупой объюзер. Мне даже немного обидно сейчас, что у нас нет настоящего, умного врага.
— Не преуменьшай! — буркнул Шумер. — Всё. Молчим. Не мешаем мне думать.
В блиндаже повисла тишина. Апостол выключил свой монитор. Плясун, подскочив к Тиму, сунул ему в руки забытый им в углу автомат, нахлобучил разгрузку. Тим покорно подставил шею под тяжёлое ярмо бронежилета. Только коммунист продолжал ковырять в своём бородатом рту зубочисткой.
— Почему же ТЕБЯ они отпустили? Как думаешь?
— Мне кажется, они приняли меня за своего, а я не стал их разуверять.
И Тимур рассказал командиру о пакете с метадоном.
— Они просили передать его коммунисту, — добавил он.
— Что же ты… — Шумер изменился в лице.
На миг Тимуру показалось: вот сейчас ударит кулаком в лоб, но ничего, обошлось.
— Пакет у тебя? — быстро произнёс Шумер.
Тимур предъявил пакет.
— Откуда знаешь, что именно метадон?
— Я попробовал… И вообще, я разбираюсь в таких вещах… Действие некоторых препаратов на психику и моторику описано в литературе…
Казалось, командир смотрит на него с возрастающим интересом.
— Я ни при чём! Клевета! — проговорил патлатый коммунист. — Не имею отношения. Капеллан что-то мутит. Подставить меня хочет.
Командир молчал, взвешивая на ладони пакетик с метадоном.
— Что же стало с Соломахой? — брякнула девица. — С ним всё хорошо? Он не ранен?
— Если ранен, то капеллан его уже добил, — оскалился коммунист.
Девица осела на какую-то табуретку. В полумраке блиндажа было заметно, как побледнело её лицо.
— Ты думай лучше о