— Сотней доз… — вставил коммунист.
— Это как у классика: я дал моему дяде яду — и через сорок восемь лет он скончался в страшных мучениях, — тихо проговорил Тим.
Командир несколько долгих мгновений внимательно и испытующе смотрел на него:
— А ты не дурак, — проговорил он наконец. — Жалко будет, если окажешься предателем. Мой позывной Шумер, зовут Юрием Михайловичем.
— Фамилия? — осведомился Тим.
— Хейфец…
— Воинский чин?
Апостол и Плясун дружно рассмеялись, а в углу блиндажа снова засветилось лицо Цикады. Лицо это чем-то напоминало белобрысую мордочку девицы-press. Оба лица светились неясным, словно потусторонним светом. Тим сглотнул. Ему приходилось бывать в православных храмах. В детские годы с отцом он не один раз прокатился по Золотому кольцу от Сергиева Посада и Переславля-Залесского, и до самой Костромы. Там, в храмах и музеях видел он такие лица. Шумеру он не моргнув глазом и соврал бы, но перед ними… Нет. Тимур давно и накрепко усвоил, что такое смертный грех.
— Чины были при царях, а у нас воинские звания, — проговорил Цикада. — Эх ты, философ!
— Я предатель, — тихо проговорил он. — Не сомневайтесь, предатель. Я не хочу воевать. Я никого не буду убивать. Даже капеллана. Даже этого вот…
Тимур кивнул на коммуниста.
— К трибуналу его, — заявил коммунист. — Наши ряды не потерпят такого!
Девица вскочила, с грохотом опрокинув табуретку. Лицо Цикады погасло. Апостол и Плясун затихли.
— Пошли вон отсюда. Все, — прорычал Шумер. — Вооон!!!
Предводительствуемые коммунистом, трое мужиков убрались наружу. Девица попыталась возражать, но была вынесена из блиндажа ловким хватом под мышки.
Так Тимур остался с Шумером наедине. Командир тяжело дышал. Его душил непонятный Тимуру гнев, но говорил он ровно, чётко выговаривая каждый звук, как диктор на радио.
— У нас тут строгие правила. У капеллана Уолли чуть-чуть пожиже, потому что тебя отпустили. Ты же не думаешь, что я впервые услышал о капеллане Уолли от тебя? Так вот. Правила такие. Первое. За дезертирство — расстрел.
— А дезертирство — это оставление позиции без приказа?
— Не только. Наркотики, алкоголь — это тоже дезертирство. Оставление раненных товарищей без помощи — это дезертирство…
— Понял…
— За дезертирство полагается расстрел. Понял?
Тимур молчал. Он пытался представить себе расстрельную команду, состоящую из Плясуна, Апостола и девушки в синем бронежилете с надписью «Press». Получалось плохо.
— Красные линии, — усмехнулся он. — Это такой зашквар, о котором сейчас много говорят. Врут. Это какой-то вселенский кринж. Приказ 277 в действии. На той стороне всё так и есть. А тут…
Шумер громко выдохнул, поднял с пола опрокинутую девицей табуретку, уселся. Налобье его шлема украшал зрачок видеокамеры. Тимур приосанился на случай, если командир ведёт видеозапись.
— Садись, — проговорил Шумер.
Тимур уселся так, чтобы выглядеть в объективе наиболее выгодно. Автомат он расположил прикладом вниз, зажал его коленями в наклонном положении. Теперь дуло смотрело в дощатую стену блиндажа. Он всё ещё боялся собственного оружия. Ах, если б они стояли лицом к лицу, то низкорослый Шумер смог бы снимать разве что его грудь. Мысль эта рассмешила Тимура и он улыбнулся.
— Камера выключена, — проговорил Шумер. — Не ссы. Я хочу потолковать за красные линии и предательство. На самом деле линия только одна, и она внутри тебя. Понял? Точнее не линия, а черта.
— Я понял. Есть поступки, которые совершать нельзя, но есть и то, что нельзя не делать в некоторых случаях… Это называется «не выходить за пределы».
— Нет-нет. Я не о том.
— Черта, которую мы боимся перейти, — она внутри нас. Мы боимся вывести ситуацию на какой-то новый уровень. Ведь в таком случае возврата к старому может не быть, так? А мы не готовы к такому состоянию. А обстановка всё отчётливей требует от нас решительных действий, внутренних перемен, работы над собой. Но мы предпочитаем хранить удобный нам дуализм. Мы знали, что где-то есть исследователи Арктики, что где-то в Сирии наши ВКС громят нехороших парней. Это добавляло нам красок и полноты жизни. Мы всегда могли ввергнуть себя в пучину испытаний. Наличие такой гипотетической возможности тешило нас. Однако зону комфорта мы не покидали. Сейчас ситуация иная. Мы это осознаем, но ещё боремся, потому что любое решение такого значения, как приказ 227 — это последующая цепная детонация на всех уровнях и во всех сферах: до конца, без возврата, без вариантов. Эта та черта, которую перейти страшно, но она внутри нас, а не вне.
Шумер умолк, и Тимур решил, что теперь-то и он вправе внести свои две копейки в эту кассу философских рассуждений.
— Я тут всего пару дней. Не по своей воле и пока ещё не пришёл в себя. Но уже вижу, как многие нашли в себе гармонию с этой войной. И по ту сторону я это увидел, и по эту сторону я это вижу. Цикада, эта девушка-press, остальные ребята…
Тимур хотел помянуть и Птаху с Соломахой, но поостерёгся.
— То что не по своей воле — это мы исправим. Ну а об остальном скажу так: война не гармонизирует: она обостряет всё острое, — продолжал Шумер. — Разрывает все тонкое, усложняет все сложное. Все скрытые или скрываемые до поры противоречия всплывают наружу, и от того, насколько ты это поймёшь, будет зависеть, насколько ты сможешь удержаться от саморазрушения. От такого саморазрушения, которому подвержен капеллан Уолли. И кое-кто ещё…
Шумер покосился на вход в землянку.
— Как быть с этим? — Тимур кивнул на пакетик с белым порошком, который Шумер всё ещё сжимал в ладони. — Там зелья на сотню косарей.
По тому, как поспешно Шумер спрятал пакет, Тимур понял, что ответа не получит. Но когда командир потянулся за оружием, всё ещё зажатым меж его колен, он решился возразить:
— Я хочу остаться. Я решил!
— Уверен?
— Да! Я попробую…
Тиму припомнились борода похожего на Бармалея Соломахи и его улыбчивый товарищ. Как его? Птаха? Припомнились невиданная жестокость Уолли, окровавленные, застывшие в неестественных позах тела. Припомнилось и неприятное ощущение собственной незащищённости, бессилия перед надвинувшимся на него молохом. Сумеет ли он убежать? Что станет с ним, если молох погонится и настигнет в его собственной квартире, в Москве? Или где-то в другом месте, где он вздумает спрятаться? Пока он будет бежать да ховаться, Цикада на своих двух протезах и эта девчонка-press станут защищать его «тыл» от надвигающейся угрозы. Но должны ли они делать это? И не обязан ли он сам?.. Да и возможно ли спрятаться ото