— По сравнению с Москвой и Санкт-Петербургом твой Гёттинген — деревня. Тем он и хорош. Москва и Санкт-Петербург — это очень большие города. Скученность, теснота на земле и под землёй. Человек проводит в дороге на работу и с работы от двух до шести часов в сутки. Подумай, Жозеп, эти люди проводят часть своей жизни в подземке, в ужасной тесноте. Шесть часов в сутки, Жозеп! Вдумайся в эту цифру! Эти люди живут в аду, и, как добрые христиане, мы обязаны позаботиться о них. Москва и Санкт-Петербург — это две уникальные субкультуры с огромным влиянием на умы и души. Эти субкультуры мы обязаны разрушить, если не собственными руками, то руками мусульман из окрестностей Ташкента и Душанбе. Мусульмане — хорошие бойцы, но русские, как ты сам можешь видеть, лучше мусульман, поэтому мусульман нам надо много…
Ужасные дебаты двух чертей расхолаживали меня. Кокон неподвижности распался под напором внезапно вспыхнувшей ненависти.
Ненависть — это сильное чувство, а я привык избегать сильных чувств. Страх, вина, любовь, ненависть, сострадание, ревность, стыд — все эти компоненты боли иррациональны. Сильные чувства мешают жить. Мыслительные способности мозга понижаются. Тело перестаёт слушаться, совершая бессмысленные конвульсивные движения. Теперь мне стоило немалого труда сохранять неподвижность. Я видел запылённые в пятнах крови берцы своих врагов. Внезапно мне захотелось вцепиться зубами в их щиколотки.
О, майгадабал!
Меня бросало то в жар, то в холод. Во рту пересохло. Казалось, ещё миг и они заметят моё состояние, и тогда… А что, собственно, тогда? Карабас-Барабас перережет мне горло своим тесаком? Нет, не перережет. Сто-пятьсот раз мог бы уже перерезать, но не перерезал же. Значит, не перережет и впредь. Карабас-Барабас силён телом и духом. Он ничего не боится, и он мой друг. Значит, перережет кто-то другой? Нет, не перережет. Я же хорошо рассмотрел всех противников Карабаса. Любой из них, даже крепкий Жозеп, даже тяжёлый Виллем Ценг Колодко не сравнятся физической силой со мной. В детстве я занимался ушу. В юности вольной борьбой. По габаритам я едва ли уступаю Карабасу-Барабасу и смогу замутить хорошую бучу. Замутить? Снова как Леонид Быков? Но где взять вторую гранату?
О, майгадабал!
Мама!!! Я её единственный сын! Единственный, а не позвонил, не сообщил…
Невыносимое чувство вины перед матерью помешало мне заметить исчезновение берцев моих врагов. Я осторожно повернулся, чтобы видеть. Битый кирпич под моим телом предательски заскрипел. Но я напрасно опасался. Никто не заметил моего шевеления, потому что над телом стонущего Илии назревал новый конфликт.
Соломаха поигрывая своим тесаком, противостоял Жозепу Кику и Виллему Ценгу Колодко. Ян Бессон склонился над стонущим Илией, который продолжал звать свою мамку.
— Я не дам вам его добить… — проговорил Соломаха.
— Добить? Фу! Какое дрянное слово. Добивать раненых — это большой грех, — отвечал Уолли Крисуэл. — Но прекратить муки ближнего своего, уменьшить их до разумных пределов — это наш с тобой долг, а потому…
— Тебе только в борделях проповедовать, чёрт! Не нам!!! А-ну, геть!
— Hospatal… Ego nesti hospatal… — на плохом русском проговорил Ян Бессон.
— Нужны носилки. Соломаха! Панченко! Quickly![46] Hop! Hop! — распорядился Уолли.
Соломаха и Птаха побежали куда-то, громко хрустя битым кирпичом. Дурачьё! Они оставили киевлянина наедине с чертями! Что может сделать киевский хипстер с такими вот…
Уолли тут же перешёл на немецкий язык.
— Ян, ты должен отдать другу последний долг, — проговорил он.
— Как это? — Ян Бессон поднял голову.
Его щёки, лоб и мерзенькая вечно дёргающаяся эспаньолка были мокры от слёз.
— Лучше всего в затылок, — проговорил Жозеп.
На его поясе болталась огромная кожаная кобура. Из неё Жозеп вытащил большой чёрный архаического вида пистолет с рукоятью слоновой кости. С этим пистолетом в руке он сразу сделался похож на пирата.
— У моего миротворца калибр сорок пять. Как раз для такого случая.
Жозеп протянул револьвер Яну рукоятью вперёд, и Ян принял оружие.
— Ах вы, пидарасы! Что задумали? — всполошился «киевлянин».
Ухватившись за рацию, он принялся орать, призывать Солому и Птаху. В ответ ему шипел и трещал эфир.
— Ian! Quickly![47] — командовал Уолли.
Что там было у Леонида Быкова в руке? Граната? А у меня половина кирпича. Больше половины. Увесистый осколок с острыми сколами. Я поднялся в полный рост весьма картинно. Широко замахнулся и бросил кирпич, метя в голову Яна Бессона. В ответ мне брызнула автоматная очередь, и я узнал, как это неприятно и пугающе, когда вокруг тебя свистят пули. Я отпрянул в своё укрытие за кучу битого кирпича. Страх, ненависть, вина куда-то улетучились. Безоружный и беззащитный, я ждал расправы, сохраняя поразительное спокойствие. Хейтить безоружного, что может быть слаще для подобных шайтанов?
Пытался ли я молиться? Конечно пытался. Взывал к милости Аллаха, как и полагается правоверному мусульманину. Но полностью сосредоточиться на молитве мне не удалось, потому что над телом несчастного Илии снова замутили какую-то хрень. В перерывах между звонкими шлепками и лязгом железа разноплеменные собеседники обсуждали личностные особенности друг друга, используя при этом кроме слов английского, немецкого и украинского языков, посконно русскую матерную брань. Доминировал низкий рык Соломахи. Хвала Всевышнему, он вернулся!
Наконец я услышал тяжёлые и проворные шаги и возглас:
— Он жив!
— А як же! Я вдарив Жопеза по стволу, коли він почав стріляти! Ах ти, чорт паршивий! Поранених вони добивають, полонених розстрілюють. Та я тобі очі вирву, мерзота![48]
Я осторожно выглянул из-за своего бруствера. Виллем Ценг Колодко бинтовал окровавленную башку Яна Бессона (о, майгадабал! Я не промахнулся!). Рядом с затихшим Илией лежали свернутые трубой брезентовые носился. Жозеп лежал ничком, раскинув в стороны руки и ноги. Птаха держал его на прицеле. Его преподобие, бледный, как полотно, сидел на корточках рядом. На его скуле зиял алый кровоподтёк.
— Они на серьёзных щах хотели его застрелить! — проревел я. — О, майгадабал! Это черти! Зовите экзорциста.
— Милый мой! Ну зачем ты так разволновался? Прими таблетки… — Уолли обернулся ко мне.
Лицо его приобрело неприятно-крысиное выражение.
— Мы сами себе экзор… А ну-ка! Геть!!! Кладите Илью на носилки. Преподобный, ты преподобный, а не особенный и должен показывать пример. Геть! Швидше, мрази! Колодка, ты знаешь, где госпиталь? — командовал Соломаха.
— Hospatal milya bolche. Nado transport, — заныл Виллем Ценг Колодко.
Птаха сделал несколько выстрелов. Пули ударили в битый кирпич рядом с головой Жозепа. Тот дёрнулся.
Уолли поднял руки в примирительном жесте. За его спиной Ян и Виллем Ценг Колодко укладывали раненого на носилки.
— Вы несёте раненого, а