Мы подъехали к зданию на максималке. Хирургическое отделение утопало в полумраке. Мигающие окна, замирающее освещение. Над входом — лишь слабый огонёк аккумуляторного фонаря, подвешенного к козырьку крючком из проволоки. Тишина была гулкой. Ни шагов, ни голосов. Только редкие крики в глубине — короткие, нервные.
На крыльце стоял полковник Дубинский — в халате, ботинках на голую ногу и с проводом от переноски в руке.
— Борисенка! Слава Богу!
— Что у вас?
— Полный абзац.
— Технически?
Он загибал пальцы:
— Перегрузка подстанции! Сгорел главный выключатель. Резерв — не тянет. Генератор не запускается — стартер сдох.
— Хирургия?
— Один наркоз посередине, другой в разрезе. Работаем на ручной подсветке. Электронож — всё.
— Батарейки?
— Один нож питали от лампы «Фотон», второй — от ксеноновой лампы в кабинете ЛОРа. Оба сдохли.
Я кивнул.
— Где щитовая?
Он махнул рукой.
— Подвал. Следите за головой. Полки с хлоркой — над головой.
Здесь пахло кислым, влажным, старым. Как будто сама электрика обиделась на госпиталь и ушла в обморок.
Я подключился к «Мухе» через нейроинтерфейс.
— Диагноз: оплавлена контактная клемма.
— Генератор в норме, стартер — механическое повреждение щёток.
— Решение: перезапуск питания через третий контур, подключение аккумуляторного блока от реанимационного резервного шкафа.
— Мануальный запуск.
Я снял крышку, закусил провод зубами, вставил перемычку, подключил блок через самодельный шунт — и провернул.
Гул. Щелчок. Свет.
— Есть! — крикнул я вверх. — Давай, родной, крутись!
Через секунду сработали лампы в коридоре. Следом — звук вентиляции. Потом — распахнулась дверь из операционной, и оттуда вылетел врач в халате, мокрый от пота:
— Электронож есть⁈
Я сунул ему в руки адаптер:
— Подключай через бокс №3. Я вывел на байпас.
Он только кивнул и исчез обратно в операционную.
Следующие два часа я бегал между щитовой, лабораторией, реанимацией и архивом. Вытаскивал провода, переключал приоритеты, ставил переноски, сбрасывал тепловую защиту на прожекторах.
«Друг» подсказывал схему, «Муха» и «Птичка» следили за температурой блоков.
Я знал, что не имею права устать.
Потому что там — под скальпелем — человек. И если я не дам ток, нож не сработает. А без ножа — всё.
* * *
Под утро всё успокоилось. Свет — был. Стерильность — вернулась. Хирурги вышли, молча. У одного руки дрожали. Но никто не жаловался. Все знали — всё случилось, потому что «этот парень» пришёл и всё запустил.
Начальник госпиталя подошёл ко мне и молча положил руку на плечо. Стояли долго, и только потом он сказал:
— Костя… ты спас не одного пациента. Ты — вытащил всех из жопы.
— Я просто делал, что умею.
Так еще немного постояв, мы с полковником разошлись, но перед этим он меня поощрил:
— Двух дней отгулов тебе хватит Борисенок?
— Вполне, товарищ полковник!
— Тогда иди отдыхай, свободен.
Город ещё спал. Серый, влажный, холодный. Но внутри было тихо и тепло.
Проходя мимо вахты, услышал голос дежурной:
— Борисенок, тебе письмо вчера пришло!
— Ага… Спасибо.
И мои ноги свернули к стелажу, разбитому на клетки, где каждая была подписана буквой алфавита. В клетке с буквой «Ч» лежало письмо. Плотный серый конверт. Почерк — узнаваемый. Дедов.
Крупный, с нажимом. Подписанный:
«Костюша. Личне руке. От дедулі.»
* * *
Поднявшись к себе, я умылся, снял с себя все грязное и встал под душ. Отмывшись и переодевшись в чистое, поставил кипятится воду и взял в руки конверт. еще раз прочитал адрес и открыл.
Запах кожи, пыли и чего-то… настоящего, что ли… Дед писал:
'Здарова, унук.
Дзякуй табе за ўсе. Наташа носіць туфлі як прынцэса, і ўсе дзяўчаты глядзяць як на казку. Але ты мне скажы — калі табе гэта сапраўды па душы… то можа, час адкрыць справу па-сапраўднаму?
У мяне тут адзін стары знаемы — Аляксандр Міхайлавіч, у Гомелі, трымае склад. Кожы ў яго — як у музеі. І есць у яго памяшканне, дзе можна арганізаваць сапраўдную майстэрню. Хочаш — з’ездзім, паглядзім. ен чакае адказу да наступнага тыдня. А калі хочаш працаваць у Мінску — ен табе можа шлюб зрабіць, з пастаўкамі. Па сабе, як свайму. Гэта не проста пра рамесніцтва, Костюша. Гэта — пра справу з рукамі і з сэрцам. Думай. І калі што — ты ведаеш, дзе мяне знайсці.
Дзед.'
Я опустил письмо. Подошел к окну. Снег начал ложиться тонкой пылью на подоконник. Первый. Легкий. Пробный.
Дед предлагает открыть мастерскую…
* * *
После бессонной ночи в госпитале и письма от деда, я позволил себе немного отключиться.
Не совсем сон, не совсем отдых — просто тихая темнота с четкой мыслью: надо лететь.
На рассвете я активировал атмосферник, вывел маршрут на полуавтомат, выбрав старую точку посадки — лесной массив у улицы Барыкина. Знакомое место. Проверенное. И — родное.
Летели без звука, сквозь рассветную дымку и туман над болотами. «Птичка» удобно устроилась на внешней подвеске, и заодно проверяла маршрут, «Друг» анализировал погодные параметры и параметры самого атмосферника.
— Посадочная зона очищена. Травяной покров 82%. Визуальный контакт с жилыми постройками через 640 метров.
— Все как тогда, — пробормотал я.
Атмосферник сел мягко и беззвучно как кот, запрыгивающий на подоконник. А самое главное скрытно.
Вышел, вдохнул — и сразу получил в лицо весь гомельский октябрь. Мокрые листья. Запах костра. Чуть запаха земли. И яблоки где-то рядом, прелые.
Свернул к тропинке — та, что вела к дедовой калитке. Я не стал стучать — просто толкнул ее.
Во дворе стоял дед — в старой жилетке, в фетровой кепке, с мокрыми руками — видимо, мыл сапоги.
— Ну здарова, Канстанцін Вітальевіч, — сказал он с ухмылкой, не поднимая взгляда. — Пакуль ішоў, я ўже ваду падагрэў. І сыр у халадзільніку.
— Привет, дед. Письмо получил.
— Я ж бачу. Бо ты тут. Не праз тэлефон, не праз пошту. А тут. Па-сапраўднаму.
Бабушка вышла следом, вытирая руки о передник:
— Божачкі, Касцік! Ты ж што так ціха⁈ Мы ж і не ведалі! Ты б хоць трошкі паспаў! Я б аладкі падсмажыла, а то ж прыехаў — а ў мяне толькі тварог.
Я обнял