Она открыла глаза. На потолке — ни паутинки. Воздух — чистый, чуть пахнет воском и яблоком.
Свет не бил в глаза — тюль повешен иначе. Правильно. С заботой. Она повернула голову.
Проезд из комнаты — расширен. Без сколов, без острых углов. «Как… как будто про меня вспомнили.»
Колёса кровати-коляски тронулись без рывков, без скрежета. Пространства — стало больше, и в нём — её стало больше.
На кухне слышны шаги, шорох полотенца, скрип табурета. Раиса прокатилась туда сама. Без напряжения.
— Доброе день, — сказала она.
Я обернулся, стоя в рубашке с закатанными рукавами, с венчиком на голове из пыли, вытирая последнюю каплю со стола.
И улыбнулся, так… как улыбаются люди, которые давно здесь, и давно свои.
— Вы спали, как принцесса.
— А проснулась… в новой стране.
Она осмотрелась. Медленно. Детально. Каждый угол. Каждая мелочь.
И тихо сказала:
— Ты изменил всё. Почти не касаясь.
— Я только создал удобство. Всё остальное — вы.
— Нет, — она посмотрела прямо. — Всё остальное — мы. Потому что я вдруг поняла…
— Что?
Раиса Аркадьевна посмотрела в окно. На дерево, на которое смотрела каждый день. И вдруг оно показалось ей чуть выше, чуть живее чем раньше.
— Я вдруг поверила, что у меня… есть завтра.
И в этот момент — молчание стало самым громким подтверждением того, что всё мной сделано правильно. Я подошёл к ней ближе. Присел рядом. Взял её руку. Не как врач, и не как спасатель, а как человек, который останется рядом навсегда.
Глава 13
Я только успел заправить постель у Раисы Аркадьевны и дополировать стол на кухне, как в замке щёлкнул ключ. Инна вошла, аккуратно поставила сумку и… застыла в коридоре. Я вышел ей навстречу, вытирая руки полотенцем.
— Привет. Как смена?
— Подожди… ты… всё это сам?
— Ну… почти. Мама — спала.
— Ты дверь с кухни срезал?
— Да. Аккуратно. С пылесосом.
— И тюль перекинул?..
— Потому что свет на нее падал неудачно. А теперь мягко ложится. Видишь?
Она оглядывалась. Шаг за шагом. Порогов нет. Пол ровный. Воздух стал легче. Пространства — больше. И — спокойно. Очень.
Она подошла ко мне, заглянула в лицо.
— Ты даже… фартук мой нашёл.
— Не мог в своём работать. Он весь в клее и графитке.
Инна прикрыла глаза и выдохнула.
— Я хочу тебя обнять. Сначала — как женщина. Потом — как дочь. Потом — снова как женщина. Разрешишь?
— Для тебя?
— Только для меня!
— Подожди, только стану на табуретку. Ладно, иди мой руки, будем кушать.
Я разогрел рагу, вытащил из духовки не остывшую гречку, поставил салат с морковью и яблоком.
Раиса сидела в своей коляске, с подушкой под спиной, уже совсем другая — с живым цветом лица и тихим наблюдала за нами.
Инна наливала чай, перекинулась взглядом с матерью:
— Ну как он тут без меня?
Раиса Аркадьевна отложила ложку:
— Знаешь, Инн… я думала, ты привела в дом мастера.
— А привела?..
— Мужчину, настоящего.
Я опустил глаза. Смущённо. А внутри — чётко встал маяк. Всё правильно. После ужина мы помыли посуду, убрали всё, накрыли маму Инны пледом, пододвинул к окну.
— Мы сходим во двор, воздухом подышим.
Раиса Аркадьевна кивнула:
— Я тут. У меня теперь даже в темноте удобно.
* * *
Мы с Инной вышли подышать. И просто сели на старую деревянную скамейку у подъезда.
Под ногами — крошка асфальта, листва. Осенний Минск пах прелой листвой внутриквартальных насаждений и тишиной спального микрорайона.
Я смотрел на её профиль в полутьме. На эту мягкую линию носа, ресницы, которые трепетали от ветра.
А она смотрела вверх — туда, где между домами обрывками виднелось небо.
— Знаешь… — она заговорила первой. — Мама сегодня улыбалась. Ты видел?
Я кивнул.
— Видел. Но думал — это ты. С утра, с голосом, с завтраком.
Инна качнула головой.
— Нет. Это ты, Костя.
Я не ответил сразу. Только провёл ладонью по её плечу. Она была такая тёплая. Родная. И немного уставшая.
Я вздохнул:
— Я просто хочу, чтобы тебе и ей было легче. Не героически. Просто — легче. Чтобы у неё снова появились дни в которые она прожила, а не выживала.
— Так и есть.
Она чуть обернулась ко мне.
— Я даже не знаю, как это описать… Когда ты рядом — всё двигается. Не быстро, но двигается. Как будто в доме появилась ось.
— Или ритм.
— Да.
Мы замолчали.
Ветер покачал голую ветку над нашими головами. Где-то далеко проехал трамвай.
Я сказал:
— Мне тут хорошо. Без пафоса, без космоса. Просто… хорошо.
Она кивнула.
— Потому что ты стал частью этого мира. И моего тоже.
— Навсегда?
Инна улыбнулась. Без кокетства. Просто — уверенно:
— Навсегда.
Я хотел было пошутить, отвести глаза, сказать про шторы или кошек, которых «Птичка» распугала по всему району.
Но вместо этого взял её руку. Молча. Крепко. И она не убрала. В этот момент я понял, что в жизни бывает и тишина. Не тревожная — а внятная.
Такая, в которой слышно:
«Ты на месте. Ты нужен. Ты — дома.»
* * *
Мы с Инной уже развернулись к подъезду, мечтая о горячем чае и, может быть, получится уговорить Раису Аркадьевну на мандаринку под «Кабачок 13 стульев» из чёрно-белого «Рекорда».
И тут за спиной резкий визг тормозов. К подъезду подъехал «бобик» с армейскими номерами. Фары освещали опавшую листву и асфальт.
Из машины выскочил солдатик — парень лет двадцати с красной повязкой на рукаве и в шапке с ушами, сползшей на бок:
— Константин Витальевич Борисенок! Здесь такой⁈
Я шагнул навстречу.
— На месте. Что случилось?
Парень чуть запыхавшись:
— Срочно! В госпитале авария в хирургическом корпусе. Сбой в энергосети. Генератор не заводится, электроножи не работают, резервное освещение гаснет. Начальник госпиталя приказал: «Борисенка найти любой ценой!»
Я молча кивнул.
Инна только подняла глаза:
— Костя?..
— Поеду.
— Ты уверен?
— Я — нужен. Они не справятся.
Я наклонился к ней, быстро поцеловал в висок.
— Уложи маму спать, а я — вернусь, когда всё починю.
Она кивнула. Серьёзно. Без пафоса.
— Езжай. Я жду.
Машина взревела.