Хупер с сомнением поджал губы.
– Ах, но вы сами видите, этот парень ввел меня в заблуждение, – признался он. – Я ни минуты не сомневался, что их было двое воскресной темной ночью на палубе. На самом же деле он просто выстрелил в куклу, чучело, на которое напялил французскую форму, и выбросил его за борт. Как вам такое?
Настала пора мешаться Лэтропу.
– Самого большого дурака он сделал из меня, – заявил этот последний. – Потому что я практически раскрыл дело, сам того не подозревая. Ведь это я все время твердил, что Бенуа – призрак. Именно я обратил ваше внимание на то, что мы никогда не встречались с ним, даже мельком, иначе как за едой, да и тогда он сидел за столом в одиночестве. И мы видели его только при искусственном освещении. Я, кроме того, указывал – не так ли? – что француз отчего-то не считает нужным снимать фуражку в помещении.
Третий помощник, наморщив лоб, с этим не согласился.
– Нет, настоящая жертва обмана – это я. Всего два раза, сэр, – заявил Крукшенк, – должны были собраться все пассажиры до единого – при раздаче противогазов и во время учебной тревоги на шлюпочной палубе в субботу утром. Всего две оказии, позволявшие разоблачить надувательство. В первый раз я не придал особой важности отсутствию мисс Четфорд и Кенуорти, просто позже посетил их в каютах и отдал им противогазы. Естественно, я не заметил, что мнимый Бенуа исчез из салона сразу же после того, как получил свой. Но во время шлюпочных учений, когда я настоял, чтобы мистера Кенуорти вывели на палубу, страдает он морской болезнью или нет, француз тут же смотал удочки, и я не стал его останавливать. Причем он был в противогазе, ведь лишь в этот день ему пришлось выйти из помещения на дневной свет.
Старший стюард картинным жестом вскинул руку и зловеще сдвинул брови в стиле Джорджа Роби.
– Оставьте ваши споры! В конце концов, – заявил Грисуолд, – кто лучше меня знал этого парня? Признаю́, что видел его только в одном рейсе, несколько месяцев назад. И все же я думал, будто хорошо его изучил. Увы, это не помогло мне разглядеть его под личиной Бенуа. Хотя, скорее, в заблуждение был введен Крукшенк, разговаривавший с ним, когда мы снимали отпечатки пальцев, не выяснив, кто он такой. Знаете, почему я ни о чем не догадался?
– Ну и почему? – с вызовом бросил Крукшенк.
– Потому что он говорил по-французски, – ответил старший стюард. – Я только что до этого додумался. Ведь это был единственный способ не выдать себя в разговоре. Причем способ идеальный. Забавная вещь: когда вы слышите, как кто-то тараторит на чужом языке, все голоса звучат для вас одинаково. Все мысли вылетают из головы. Попробуйте как-нибудь проверить. А прикинувшись, будто не знает английского, он обеспечил себе двойные гарантии безопасности: это позволило ему ни с кем не разговаривать. Он…
– Эй! – взревел Г. М.
После его громового оклика все испуганно прикусили язык, а сэр Генри, поглощавший пунш, сердито оглядел присутствующих с видом оскорбленного достоинства.
– Так вы хотите услышать всю историю или нет? – спросил он брюзгливо.
– Простите, сэр, – поспешно извинился старший стюард. – Конечно хотим. Начните с того, на чем остановились в разговоре с капитаном, мистером Мэтьюзом и мной прошлой ночью. Вы сказали, что забеспокоились, когда заглянули в каюту лже-Бенуа и обнаружили отсутствие армейского противогаза и форму неуставного образца. Продолжайте с этого. Вы поняли, что Бенуа был фальшивкой. Но что заставило вас решить, что он призрак?
– В основном, – ответил Г. М., – кисточка для бритья.
Некоторое время он молчал, шмыгая носом, затем неприязненно покосился на фарфорового кота и продолжил:
– Но это случилось позже. В ночь на воскресенье, когда его якобы прикончили и я осматривал каюту «убиенного», мне пришла в голову интересная вещь. Даже если отбросить странности с формой и противогазом, остаются маленькие неувязки, о которых вы только что упомянули. И это меня чертовски беспокоило.
Итак, наш друг Крукшенк предположил, что покойный Бенуа мог быть сотрудником французской разведки. Этому сильно поспособствовало бормотание «француза» о некой предательнице. Но речь эта, очевидно, произносилась исключительно для отвода глаз. Сотрудников военной разведки, как правило, набирают из числа офицеров регулярной армии, действующих или отставных. Любой французский офицер, пусть даже и в отставке, не стал бы носить столь странную форму. Эта мысль повлекла за собой другую: а стал бы ее носить настоящий француз?
Вспомните: каждый гражданин Французской Республики должен в молодости пройти военную службу. Черт побери, возможно ли, чтобы, проведя девять месяцев в строю, француз позабыл, сколько раз ему пришлось отдавать честь? Вздумай он заказать капитанскую форму у портного, разве попросил бы прикрепить нашивки на плечо, а не на рукав? Вот тут-то меня словно жаром окатило, заставив почесать в затылке.
Все выглядело так, будто он вообще не француз. Крукшенк думает, что Бенуа понимает английскую речь, хотя этого не показывает. Отчего? Почему он не подает виду? Почему сторонится людей, избегает разговоров? Почему не снимает фуражку?
Имейте в виду, он не впервые занимается грязными делишками. Иначе с чего бы ему пришел в голову трюк с чернильной подушечкой, который он разыграл перед Крукшенком и Грисуолдом? Бенуа выглядел виноватым, когда они вошли, и разинул рот, как рыба, когда они вышли, словно все его планы пошли наперекосяк. А позже, когда я сидел, размышлял и прикидывал варианты на шлюпочной палубе, явилась Валери Четфорд и рассказала, что видела, как Бенуа покидал каюту миссис Зия-Бей сразу после убийства…
Я уже понял, что кто-то попытался уклониться от ответственности с помощью ложных, поддельных отпечатков пальцев, оставленных на месте преступления. Но кто? Бенуа? Если да, то почему он позже попытался снять отпечатки своих пальцев, используя переувлажненную чернилами штемпельную подушечку на глазах у старшего стюарда и третьего помощника? Как будто хотел сделать еще один набор поддельных отпечатков. Я спрашиваю вас: зачем это ему понадобилось? Сначала он подделывает свои отпечатки в каюте миссис Зия-Бей. Затем готовится сфальсифицировать их снова, но его останавливают и вместо этого снимают отпечатки должным образом…
– И что же натолкнуло вас на ответ?
– Я вспомнил о бритвенном приборе. Это ужасно грустно, однако я оказался непроходимо туп. Я держал в руках и бритву, и кисточку для бритья в каюте Бенуа вечером воскресенья, но был слишком занят другими идеями, чтобы заметить главное. Меня отчасти удивило, что у француза имелась опасная бритва, однако отсутствовали ремень или точильный камень, чтобы ее править.
Размышляя над этим, я поздно вечером в среду отправился к парикмахеру. Раньше я уже встречался с тамошним злодеем. На самом деле я был в парикмахерской совсем недавно, но лишь для того, чтобы прервать бритье! Бенуа был «убит» в вечер воскресенья. Так вот, пеняя мне за побег, оскорбленный парикмахер упомянул, что в тот раз, в воскресенье вечером, я был его первым клиентом. Он добавил еще что-то о взбитой пене на кисточке, и…
Бинго! Именно тут я с обжигающей ясностью вспомнил, что кисточка для бритья в каюте Бенуа была абсолютно сухой.
Последовала пауза.
Макс с живостью вспомнил, как Г. М. рассеянно перебирал пальцами ворсинки сухой кисти в каюте Бенуа, и снова отметил, что мысль рассказчика начинает обретать форму.
– Вот вы, парни, – прогрохотал Г. М., сурово указывая на слушающих. – Да, вы, у которых есть только одна кисточка для бритья, как у большинства из нас. Скажите, она когда-нибудь бывает совершенно сухой? Разве эта красавица не остается изо дня в день наполовину влажной? Кисточкой Бенуа, очевидно, не пользовались целую неделю. И бритвой тоже. При этом он не ходил к парикмахеру. И все же этот безупречный субъект, всегда гладко выбритый, за исключением усов, с полудня пятницы до вечера воскресенья не демонстрировал на лице ни единой щетинки.
Вот тут-то я и проснулся. Все детали начали складываться, причем, так сказать, на кончике кисточки для бритья.
Капитан Бенуа был на самом деле кем-то другим.
Вот почему он говорил только по-французски – чтобы речь не выдала его. Вот почему