– Ладно, чего там… – буркнул Максим. – Какие новости, Бато? Как живется?
– Мало-дело живется.
Пока братья разговаривали с Батохой, Лучка исподтишка маячил Татьянке: принеси выпить. Сестра погрозила ему кулаком, но поставила на стол бутылку.
– …секретарь был. Шибко много крик делал.
– Это какой секретарь? – спросил Максим.
– Всего района секретарь. Товарищ Петров секретарь.
– Ну, знаю. Приезжал как-то к нам еще при Лазаре Изотыче. Лысый, кажется.
– Во-во, такой голова, как у меня голова. – Бато провел ладонью по наголо обритой голове. – Много сердитый. Ногой топал, меня из партии исключал.
– За что?
– Кулаком борьба мало, колхоз людей мало.
– И ты теперь беспартийный?
– Не. – Бато весело улыбнулся, похлопал себя по карману рубашки. – Билет тут стоит. Я город ходил, секретарь республики говорил. Ая-я, хороший человек секретарь республики. Чаем меня поил, много говорил. Потом сюда машиной ходил, Петров собой брал, народом говорил.
– Как его зовут?
– Михей Николаич.
– Трудно попасть к нему? Не пускают, поди? – допытывался Максим.
– Пускают хорошо: проходи-садись.
Приняв от Максима стаканчик водки, Бато окунул в ней средний палец, щелчком брызнул на четыре стороны:
– Пусть этот дом добро будет! – Весело подмигнул Лучке: – Пусть твоя голова не болеть будет.
Когда вылезли из-за стола, Бато машинально развернул кисет, зачерпнул трубкой табаку, но, взглянув на Игната, смутился.
– Кури, чего там, – махнул рукой Игнат. – Свой табакур в доме.
Бато протянул кисет Максиму, большим пальцем придавил табак в трубке, чиркнул спичку. Синий дымок веревочкой потянулся к потолку.
– Тебе, Лукашка, большой дело есть… – Бато глубоко затянулся, зажал трубку в кулаке. – Тебе брат Федос что говорит?
– Ничего. А что?
Брат жил на колхозной заимке, дома бывал редко: не ладил с Еленой. Уж не выкинул ли чего долговязый?
Бато медлил с ответом, кажется, не мог подобрать слов, шевелил губами, его лицо было серьезным. Лучка не выдержал:
– Режь прямо. Натворил чего-то?
– Не. Прямо сказать: твой Федос меня был. Меня сестра есть, жениться просил.
– На Даримке? Ой мнеченьки! – ахнула Татьянка и расхохоталась. – Ну и Федоска, ну дает!
И Лучка засмеялся, но, взглянув на Бато, оборвал смех.
– Он дурака валяет, Батоха. Вот я ему покажу женитьбу!
Бато зажал трубку в зубах, кивнул головой, словно подтверждая слова Лучки.
– А по-моему, – сказал Максим, – он дурака не валяет. Ты, Танюха, чего это со смеху зашлась? Помнишь, еще когда мы на заимке жили, они вроде бы шуры-муры разводили…
Лучка на Максима глаза вытаращил. Он что, всерьез или издевается? Виданное ли дело, чтобы семейский парень бурятку взял! Федоске проходу не дадут, засмеют, а девушку заклюют, заплюют и в землю вгонят. О такой женитьбе и помыслить невозможно. Вон у Лазаря Изотыча Клавдия была. Она уж и русская, только веры не семейской, и сам Лазарь был не чета Федосу, да и то… Но как скажешь об этом Батохе? Поймет ли он, до чего непростое это дело? Лучше по-другому сказать.
– Своего – штаны да рубаха. Какая ему сейчас женитьба? И молодой еще.
– Я такой же думал…
– Вот видишь! – обрадовался Лучка. – Надо дом иметь, хозяйство.
– У тебя было хозяйство, когда женился? – спросил Максим.
– Ты-то куда клонишь? – рассердился Лучка.
– Никуда. Но я не люблю кривизны. Перед Батохой нечего лукавить. Руби напрямик. А то – штаны, рубаха… Подумаешь, важность.
– А ты сам что на бурятке не женился? – зло спросил Лучка.
Максим засмеялся:
– Обязательно женился бы, да сестра твоя помешала, попалась на глаза. – И уж без смеха сказал: – Ты по старинке об этом судишь. Федос, я думаю, знает, на что идет. Зачем ему мешать?
Может быть, и верно то, о чем говорит Максим. На старые обычаи сейчас вроде и ни к чему оглядываться, но так только кажется. Хочешь не хочешь, тебя заставят оглянуться. Приведет Федос девку в дом, в нем сразу же начнется тихая коварная война. Теща, Еленка, соседи, богомольные старики и старухи со всей деревни будут изо дня в день шпынять молодых, его самого, и все это кончится плохо.
– Игнат, скажи Максюхе и Батохе, как оно все будет, – попросил Лучка.
– Тут, Лука, что скажешь… Хорошего будет мало. А может, и ничего. Сам я думаю: все люди одинаковые. Одна земля у нас под ногами, одно солнце над головой…
– Я такой же думал! – подхватил Бато. – Давно такой думал. Хорошо сказал, Игнаха. Молодца! А ты, Лукашка, сердись не надо. Я много думал, туда-сюда думал. Федоске, Даримка разговор делал. Сам говорил: Тайшиха жить не дадут. Я так решить. Год-два ждать надо. Улусе юрта делать, Федоске давать так. Тебе, Лукашка, Федос жениться говорить будет, тоже скажи: год-два ждать. Так?
– Пусть будет так, – с облегчением согласился Лучка.
Год-два не день-два, за это время все прояснится.
Батоха собрался уезжать. Братья вышли его проводить. Лучка остался: хотелось переговорить с сестрой.
– Видишь, Танюха, что деется? Братец наш собирается семью заводить, а кому говорит об этом? Ни мне, ни тебе… сукин сын!
Татьянка села с ним рядом, разглядывая ногти на своих руках, сказала:
– С тобой в последнее время и поговорить некогда. То пьяный, то с похмелья. С чего пьешь – с радости, с горя?
– Радостей особых нет, и горя тоже. Просто как-то не так жизнь идет, Танюха. То Тришка, тесть, заедал, то колхоз. Затянул Максюха твой…
– Максюха? Мне за тебя вчера стыдно было… – Сестра строго взглянула на него, и по этому взгляду он вдруг понял, что она уже не та девчушка, какой привык ее считать.
– Мне и самому неловко, – признался он.
– А что же говоришь: «затянул». У тебя на плечах что – голова или чугунок? Во всем его виноватишь, а сам будто недотепа какой…
– Бережешь его? – неловко усмехнулся он.
– А то как же? Но не поэтому… Неправильно ты делаешь – вот что.
Горько было ему, что сестренка уму-разуму учит его, а не он ее, и – что греха таить! – правильно учит. Расхомутался в последнее время. Но – довольно.
– Ты, Танюха, меня сильно не пили. Прямо сейчас пойду к Стихе Задурею. Договориться мне с ним надо.
Белозерова он нашел в сельсовете. Стефан Иванович читал за столом газету. Не подняв головы, вывернул глазищи исподлобья.
– Чего тебе?
– Разговор есть.
– Говори. – Белозеров нехотя отодвинул газету, но все косился на нее, все хватал взглядом строчки.
«Грамотей, растудыт-твою-туды!» – с издевкой подумал Лучка, навалился грудью на кромку стола, прикрыл локтем половину газеты.
– Ты знаешь, для чего я вступил в колхоз?
– Знаю. От раскулачивания спрятался.
– А ты найти не можешь?
– Надо будет – найдем.
Белозеров не шутил, и Лучка, оскорбленный