Так началось ранчо. Они с Донной объединили усилия и стали отстраивать дом на деньги, вырученные от продажи бунгало в Коронадо.
Они вдвоем устроились в местную больницу в Мизуле. После работы Фрэнки стала посещать вечерние курсы по клинической психологии в колледже, и через год Донна сделала то же самое. В свободное от учебы и работы время они ремонтировали и перестраивали ранчо, но никогда не пропускали встречи анонимных алкоголиков.
В то первое лето к Фрэнки приехали друзья и родители, чтобы помочь ей обустроиться. Мама и папа, Барб, Джери и их подросшие близнецы, Этель и Ной с двумя детьми, Генри с Натали и их шумные мальчики. Они разместились в доме и палатках во дворе. Днем все вместе работали, а вечером садились у огня, разговаривали, смеялись и вспоминали.
После окончания колледжа и получения магистерской степени Фрэнки и Донна начали расклеивать объявления рядом с Управлением по делам ветеранов. Всем женщинам, служившим во Вьетнаме. Мы пережили войну. Переживем и это. Присоединяйтесь.
Вскоре на пороге ранчо появилась Джанет — лицо серое от застарелых синяков, смех готов в любую секунду сорваться на плач. Джанет провела с ними почти год.
С этого момента ранчо начали называть «Последним хорошим местом», оно стало настоящим прибежищем для женщин-ветеранов Вьетнама. Они появлялись, жили сколько им требовалось и двигались дальше. А по их следам приходили другие женщины. После них оставались мольберты, картины, спицы и клубки шерсти, рассказы, мемуары и музыкальные инструменты. Днем они работали: сколачивали доски, красили стены, кормили лошадей, дергали сорняки. Делали все, что было нужно по хозяйству.
Сначала они учились дышать, затем разговаривать, а потом, если все шло хорошо, они учились надеяться. Фрэнки показывала им, что слова несут исцеление, а тишина — радость. Достичь покоя или хотя бы чего-то похожего было гораздо сложнее.
Помогая всем этим женщинам, Фрэнки неожиданно для самой себя вернула в свою жизнь страсть и самоуважение. Она полюбила это место, полюбила жизнь, которую обрела в этой глуши, она любила женщин, что приходили за помощью и помогали ей в ответ. Каждое утро она просыпалась с надеждой. И каждое лето на ранчо приезжали родители и друзья, чтобы провести тут свой отпуск. Для них это место тоже стало прибежищем.
— Группа готова.
Фрэнки кивнула и посмотрела на серебристый браслет — она до сих пор носила его в память о военнопленном, который никогда не вернется домой.
Донна подошла к ней. За годы совместной работы обе прибавили в весе и окрепли, да и как иначе, если вбиваешь столбы для ограды, таскаешь тюки сена, запрягаешь лошадей. Обе постоянно ходили в джинсах, ковбойских сапогах и фланелевых рубашках — никакие подплечники и строгие костюмы до этой части Монтаны не добрались.
— Все только и говорят о мемориале, — сказала Донна. — Многим пришли приглашения.
— Ага, — кивнула Фрэнки.
— Тут есть над чем подумать.
Они стояли у кухонного окна и смотрели на осенние поля. Каждая знала, о чем думает другая, они уже сто раз говорили об этом.
Фрэнки взяла кружку с кофе и вышла из кухни, за ее спиной послышался стук — Донна ссыпала в кастрюлю фасоль, чтобы замочить перед готовкой.
На улице царило буйство осенних красок, на острых пиках далеких гор лежали тяжелые шапки снега. Лыжный сезон в этом году начнется рано. Река Кларк-форк извивалась меж желтых полей ярко синей лентой, бурлила и пенилась на отполированных валунах, ее журчание звучало детским смехом.
Теперь ранчо «Последнее хорошее место» было не узнать, — вместо покосившейся постройки появился беленый фермерский дом с тремя спальнями и двумя ванными. Вся мебель была подержанная, что-то купили на барахолках, а что-то переслала мама после продажи бунгало.
Многие из постоялиц преодолевали боль, рисуя картины прямо на стенах — что-то вроде граффити. Одна из стен — Фрэнки называла ее стеной героев — была полностью покрыта фотографиями женщин, которые прошли через ранчо, и их друзей-сослуживцев. К сосновой обшивке приколоты сотни фотографий. В центре — снимок Барб, Этель и Фрэнки, они стоят перед офицерским клубом в Тридцать шестом эвакогоспитале. А сверху, над фотографиями, большие буквы: ЖЕНЩИНЫ.
В трех отремонтированных домиках, прежде служивших жильем работникам, поставили двухъярусные кровати и письменные столы. А четвертый переделали — душевые, умывальники и туалеты.
Амбар еще не успели полностью привести в порядок, но крышу заменили, и в стойлах теперь пофыркивали семь лошадей. Фрэнки по себе знала, что уход за животными и верховая езда целительны.
На покрытом соломой полу амбара полукругом стояли шесть раскладных стульев.
Этим холодным утром четыре из них были заняты.
Фрэнки взяла свой стул и придвинулась ближе к центру полукруга.
Женщины смотрели на нее. Одна — отрешенно, другая — со злостью, третья — без особого интереса, четвертая тихонько плакала.
— Я получила приглашение на встречу сослуживцев Тридцать шестого госпиталя, — сказала Фрэнки. — Она приурочена к открытию мемориала ветеранам Вьетнама. Наверняка кто-то из вас тоже получил приглашение.
— Ха, — усмехнулась Гвин. Ее можно было принять за старуху, хотя лет ей было не так уж и много. Глаза ее потемнели от злости. — Будто я хочу что-то там вспоминать. Да я трачу полдня, чтобы забыть.
— А я поеду, — сказала заплаканная Лиз. — Я хочу почтить память павших. Этот мемориал важен, Гвин.
— Слишком мало, слишком поздно, — отрезала Марси, которая сидела, уперев локти в колени. Это был ее первый день на ранчо, и настроена она была скептически.
— С меня хватит Вьетнама, Лиз, — сказала Гвин. — Сначала все в один голос просили забыть. Отпустить. А теперь, значит, мне предлагают откатиться назад? Ну уж нет. Ни за что. Я никуда не еду.
— И очень разочаруешь своих сослуживцев, — сказала Рамона.
— Мне не впервой, — буркнула Гвин. — После возвращения я разочаровываю буквально каждого, кого встречаю.
Фрэнки слышала эти слова от каждой женщины, которая приезжала на ранчо в попытке оправиться от ран, нанесенных войной. Она знала, что им нужно услышать.
— Знаете, я ведь не боялась идти на войну, хотя стоило бы. Теперь же я боюсь идти к мемориалу, хотя в этом нет ничего страшного. Люди заставляли нас думать, что мы сделали что-то плохое, что-то постыдное. О нас забыли. Забыли обо всех ветеранах Вьетнама. Но особенно о женщинах.
Все закивали.
— Я часто спрашиваю себя, смогла бы я снова это сделать, смогла бы снова записаться в армию? Осталась ли во мне хоть часть той мечтательной девушки, которая рвалась служить своей стране? —