Саквояж отнесли в спальню Кену, и это натолкнуло Фламана на смелую мысль, воплотить которую он пока не мог. После убийства и до того, как Огюст спустился вниз во второй раз, буквально перед тем, как все поднялись наверх, – тогда Фламан еще не знал, что дамба разрушена, – он украл пишущую машинку Фаулера. Кроме того, он зашел в комнату Кена, положил «гуманного убийцу» обратно в сумку с двойным дном и спрятал ее… Вероятно, за одной из толстых портьер. Кен ее не видел и ничего о ней не знал.
Первоначальный план Фламана, готов поклясться, состоял в том, чтобы просто позволить кому-нибудь найти спрятанную там сумку. Он мог быть уверен, что обыск неизбежен. В ней не было ничего способного его уличить, и все бы подумали, что саквояж принадлежит Кену. О, это было бы вполне логично. Он ненавидел Кена всеми фибрами души за то, что тот выставил его дураком на дороге. Кен должен был понести наказание. Подставить его было бы истинным удовольствием. Кен должен был поплатиться: его требовалось подвести под обвинение в убийстве – хладнокровно и осторожно. Если же никто из полицейских не додумается обыскать комнаты гостей и не обнаружит «гуманного убийцу» в сумке с двойным дном, это сделает сам Фламан, когда появится в замке в образе оскорбленного и ограбленного Харви Драммонда. Однажды я уже говорил: сумей кто-либо выставить Фламана дураком, тот вылез бы из могилы, чтобы поквитаться.
Так где же он мог спрятаться после того, как инсценировал убийство, сбросил труп с лестницы и снова забрался в дом? Путь вниз ему был заказан. Да, он мог спрятаться только в одном месте – спальне, отведенной убитому! Звучит безумно? Нет, если вспомнить про дверь – не потайную, но малозаметную – между ней и бельевой. Если мы заходим в его комнату, он проскальзывает в бельевую. Если мы заходим в бельевую, он возвращается за портьеру в своей комнате. Повезло ему с этими портьерами в спальнях. Хотя в шато нет ни потайных ходов, ни секретных комнат за раздвижными панелями, спрятаться тут есть где. Кроме того, ему на руку сыграло специфическое освещение. Нам не удалось застигнуть его врасплох, потому что в комнатах есть только масляные лампы, и у Фламана было время скрыться, прежде чем зажгут одну из них.
Итак, мы поднялись наверх, чтобы восстановить картину преступления. И снова я готов поспорить, что он был в бельевой у открытой двери в соседнюю комнату, пока мы с Гаске и Кеном нащупывали рубильник на щите. И тогда Фламан подкинул нам записку. Почему? Да потому, что в слабом свете, проникающем снаружи, разглядел силуэт Кена, когда тот вошел, и услышал, как он заговорил со мной. Если бы Фламан просто оставил записку на полу, то было бы очевидно, что лишь три человека могли ее уронить. Но он допустил ошибку, джентльмены. Он бросил записку. Иначе я бы не увидел, как что-то белое промелькнуло в воздухе. Это доказывало, что она прилетела из задней части бельевой, где никого не было и не могло быть, если только там кто-то не прятался.
Итак, друзья, фарс продолжался. Гаске отнюдь не безосновательно утверждал, что именно Кен, по всей видимости, спрятал пистолет и оставил следы грязи на подоконнике. И это выглядело вполне логично, раз уж никто другой из нас либо не поднимался наверх ни на секунду, либо имел чистую обувь. Но я допускал иную возможность. Если это был не кто-то из нас и не Кен, тогда это мог быть только один человек.
Конечно, теперь вы сами можете додумать, как все получилось с коричневой сумкой. У Фламана было достаточно времени, чтобы подкорректировать свой план, когда мы сошлись внизу перед ужином. Он собирался сделать неопровержимыми обвинения против Кена, скрутить его по рукам и ногам, чтобы тот шевельнуться не мог. Итак, получив свободу действий, он пробрался в комнату Кена, вытряхнул все вещи из его черной сумки и проделал обычный трюк – вышвырнул ее в окно. Вещи Кена он уложил в свой коричневый саквояж, оставив пистолет в двойном дне. И вот она перед нами – лежит на полу для осмотра.
Затея удалась на славу. Фламан, должно быть, слушал и злорадствовал. Он отслеживал каждое наше движение, черт возьми! И вот я, уверенный в глубине души, что Фламан находится в замке, возможно на расстоянии вытянутой руки, оставался абсолютно беспомощен, ибо в то время мой друг Гаске решительно восставал против всего, что я предлагал. Я ждал своего часа, и наконец мне удалось заставить Гаске усомниться в его теории. Правда, это произошло лишь после того, как мы с Эвелин солгали насчет того происшествия на дороге…
– Думаю, нам нет необходимости вдаваться в подробности, – дружелюбно заметил Д’Андрие.
– Настроение у меня упало, когда я услышал, что у вас, ребята, есть мост, который можно навести через реку, и вы собираетесь отправить в каталажку Эвелин и Кена, на радость Фламану. Теперь и Фламан мог покинуть замок. В особенности после того, как услышал, что Рамсден не везет единорога, а значит, повода оставаться нет. Минуты шли, а шансов заполучить ценную добычу не было. Что ж, после того как Эвелин и Кена решено было запереть наверху, я отвел друга Гаске для разговора в сторонку, где нас никто не мог слышать. Я был в отчаянии, поскольку таксист Марсель Селестен нанес нам всем несколько неприятных ударов. Но я рад признать, что старина Гаске обладает врожденным здравым смыслом…
Д’Андрие кашлянул.
– Скажем так: я начал колебаться… Может, этого будет достаточно? – смущенно произнес он. – Друзья, сэр Генри умолчал о том, что в самый решающий момент появился сержант Аллен с портфелем, который обнаружился в комнате доктора Эбера. В нем содержались доказательства…
Огюст нахмурился.
– Если я что-то скажу невпопад, уж извините, – вмешался он, – но я буду очень благодарен, если вы объясните, что это за история с портфелем? Знал Фламан о нем или он не обратил на него внимания? А если обратил, то почему от него не избавился?
– Не думаю, что он о нем знал, – разъяснил Г. М. – Понимаете, он не мог подслушать разговор между вами и Гилбертом Драммондом в комнате последнего. Он догадывался, что в багаже чего-то не хватает, раз уж Огюста послали на поиски, но не знал, чего именно, и не осмеливался спросить. Обнаружив кое-какие бумаги в чемоданах Драммонда – юридическое досье, призванное дать ключ к разгадке профессии неизвестного мужчины, – он решил, что