– Это сложный вопрос.
– Да, непростой. Однако стрела все же не была целиком в пыли?
– Нет.
– На древке осталась чистая тонкая линия?
– Да.
– Вот что я вам скажу, – проговорил Г. М., по-прежнему с оружием в руках. – Единственная причина, по которой могла появиться эта линия, такова: стрелу поместили в желоб арбалета и произвели выстрел.
Он провел пальцем по желобу, обвел зал враждебным взглядом (в этот момент мы увидели его лицо) и опустился на свое место, произнеся напоследок:
– Бах!
В этот момент по залу пронесся легкий вздох облегчения. Старый медведь еще не ослеп от крови и сумел всех поразить. Инспектору Моттрему, свидетелю вполне честному, изрядно от него досталось. Не то чтобы инспектор дрожал от возмущения, он лишь плотнее сжал челюсти, как будто мечтая побеседовать с Г. М. при иных обстоятельствах. Впрочем, он, кажется, с нетерпением ожидал повторного допроса генерального прокурора.
– Мы неоднократно слышали, – сэр Уолтер приступил к делу в резкой манере, – о «единственной причине» того или иного события. Я хотел бы обратить ваше внимание на кое-какие улики на фотографиях. Кажется, вы не сомневаетесь в том, что стрела была сорвана со стены резким движением справа налево?
– Да, сэр.
– Сорвана настолько резко, что скобы вылетели из стены?
– Верно.
– Чтобы сорвать стрелу таким образом, вам пришлось бы ее схватить и дернуть в сторону?
– Полагаю, что так.
– Следовательно, вы могли провести стрелой по стене и оставить на древке похожий след?
– Пожалуй, да.
Судья Рэнкин взглянул на генерального прокурора поверх очков:
– Боюсь, возникла небольшая путаница, сэр Уолтер. Согласно моим записям и вашим показаниям, на задней части стрелы пыли не было. Теперь мы слышим о том, что пыль была стерта. Какую из этих версий вы предлагаете принять?
– Все очень просто, ваша честь. Подобно моему ученому коллеге, я лишь пытаюсь привести наглядный пример. Мой ученый коллега настаивает на «единственной причине» появления линии. Полагаю, он не станет возражать, если я приведу еще несколько причин… Скажите, инспектор, у вас дома висят на стенах картины?
– Картины, сэр? Конечно, много картин.
– Они висят вплотную к стенам?
– Нет, они подвешены на гвоздях.
– Однако, – сказал прокурор, посматривая на женскую часть присяжных, – на задниках картин почти нет пыли, не так ли?
– Должен сказать, ее там очень мало.
– Спасибо. Поговорим о «единственной причине», по которой сломалось перо, – продолжал сэр Уолтер звучным, вежливо-насмешливым тоном. – Полагаю, что, занимаясь этим делом, вы навели справки о принципах стрельбы из лука?
– Да.
– Правильно ли я понимаю, что ведущее перо – в нашем случае сломалось именно оно – изнашивается быстрее остальных перьев? Оно указывает, в каком месте необходимо поставить стрелу, а значит, его чаще трогают, оно портится или повреждается от руки и тетивы.
– Так и есть. Их часто приходится менять.
– Разве так уж невозможно, что во время драки между мужчинами, когда один из них сражался за свою жизнь, ведущее перо сломалось?
– Думаю, это вполне вероятно. Хотя должен признать…
– У меня все, – грубо перебил его сэр Уолтер и выдержал драматическую паузу, пока свидетель покидал свое место. Затем повернулся к судье. – Ваша честь, это был последний свидетель со стороны обвинения.
Худшее осталось позади. Несмотря на повторный допрос сэра Уолтера Шторма, положение обвиняемого явно улучшилось; основным настроением, царившим в зале суда, было удивление. А оно, как известно, есть начало всякого разумного сомнения. Прикрывшись ладошкой, Эвелин возбужденно зашептала:
– Кен, Г. М. провернет это дело! Я просто уверена! Повторный допрос был слабым. Вопросы звучали неплохо, но в целом – очень слабо; прокурору не стоило говорить о пыли на задниках картин. Разумеется, там всегда есть пыль – выше крыши. Я смотрела на присяжных женщин и знала, о чем они думают. Такой небольшой предмет, как стрела, был бы весь в пыли, если б не крепился плотно к стене. Теперь они уже ни в чем не уверены, чувствуешь?
– Ш-ш-ш! Тихо!
Судья посматривал на часы, пока звучал громкий голос одного из секретарей:
– Господа присяжные заседатели, когда обвиняемый стоял перед мировым судьей, его спросили, что он может сказать в ответ на предъявляемые ему обвинения; ему также сообщили, что у него есть право не говорить ничего, однако все, что он скажет, будет записано и использовано в суде в качестве улики. Обвиняемый сказал: «Я не признаю себя виновным, и мне рекомендуют воздержаться от защиты. Из-за этих обвинений я потерял все, что мне было дорого в этой жизни. Поэтому делайте что хотите. Однако же я невиновен. Это все, что я могу сказать».
– Если сэр Генри не возражает, – бодро проговорил судья, – мы отложим заседание до завтра.
Толкаясь и шаркая ногами, все поднялись одновременно с судьей.
– Всем лицам, имеющим еще что-либо сообщить Верховному уголовному суду его величества… – (Дождь равномерно стучал по стеклянной крыше; наступил тот вечерний час, когда утомленные люди обычно размышляют о стаканчике крепкого коктейля.) —…Следует удалиться и вернуться завтра в десять часов тридцать минут, чтобы принять участие.
– Боже, храни короля и Верховный суд его величества.
Судья развернулся и поспешно двинулся вдоль кресел косолапой походкой. Публика первого зала заседаний распалась на отдельных людей, которые, надев свои шляпы, спешили по домам. Раздался громкий зевок, а потом чей-то голос отчетливо произнес:
– Держи его, Джо!
Пораженные этим возгласом, все повернули голову в сторону суматохи на скамье подсудимых. Надзиратели бросились вперед и схватили обвиняемого за плечи: около прохода, который вел к тюремным камерам, Ансвелл внезапно развернулся и медленно пошел обратно к решетке. Мы слышали, как его шаги раздаются на танцплощадке, отполированной множеством ног, чьи хозяева давно уже были мертвы. Когда он открыл рот, нам показалось, что заговорил глухонемой.
– Какой смысл продолжать? Перо на стреле сломалось, когда я вонзил ее в тело Эйвори Хьюма. Я убил старого борова и признаю это. Так что давайте с этим покончим.
Глава девятая
«Алая мантия не спеша…»
Если бы меня спросили, что, вероятнее всего, последует за всей этой суматохой, то я подумал бы о чем угодно, кроме того, что действительно случилось. Мы все смотрели на судью, потому что обвиняемый обращался к нему. Судья почти добрался до двери, из которой появился в начале заседания, и, пожалуй, на десятую долю секунды замедлил шаг, слегка повернув голову со взглядом погруженного в себя человека. Затем мелькнула косица его парика, и алая мантия не спеша исчезла за дверью.
Он «не услышал» слов, которые обвиняемый с озлобленной отчетливостью