Все понимающе усмехнулись, «Ведомости» в среде передовой молодежи не котировались.
– Не спеши, – таинственно продолжил Виталик и развернул газету, внутри которой оказались вложены тонкие листки «Правды». – Конспирация!
– Ух ты, свежая! Где взял?
– Так я и сказал. Где взял – там уже нету. Слушайте.
Виталька отложил портфель, поерзал на стуле и начал вполголоса читать сообщение о создании Союза Труда и Правды:
– «…практическая работа уже привела к появлению объединенных организаций на местах, в первую очередь в Поволжье, на Урале, в Туркестане. Таким образом, создание Союза завершает начавшийся снизу стихийный революционный процесс и объединяет на сегодня эсеров, эсдеков, ряд национальных социалистических организаций, например польских, кавказских и финляндских, а также несколько анархических групп. В президиум Союза избраны товарищи Плеханов, Кропоткин, Брешко-Брешковская и другие. Избран также Исполнительный комитет Союза, фамилии не разглашаются по конспиративным соображениям. Общей целью Союза поставлена борьба за замену самодержавного правления демократической республикой посредством забастовок, акций неповиновения и других методов вплоть до вооруженного восстания…»
– Да ну, говорильня очередная, – скривился как от лимона Лятошинский. – То ли дело у хлебовольцев! Вот, достал тут…
– Прокламация группы «Хлеб и воля», – Петька полез за пазуху, покопался там и вытащил несколько листков бумаги и начал читать: – «Считая, что современное русское демократическое движение лишь отвлекает пролетариат от борьбы за его собственные интересы, мы призываем к разжиганию беспощадной гражданской войны, созданию вольных боевых дружин и экспроприациям. Основным средством нашей борьбы должен стать террор, который является неизбежным атрибутом революционного периода до и во время революции. Террор имеет троякое значение: как мщение, как пропаганда и как „изъятие из обращения“ особенно жестоких и „талантливых“ представителей реакции… – Петька обвел всех горящим взглядом и продолжил: – Вынимайте на время соху из борозды, выходите с фабрик и заводов, крестьяне и рабочие! Берите топор, ружье, косу и рогатину! Зажигайте барские усадьбы и хоромы, бейте становых и исправников, освобождайте себя и детей своих по деревням. Нападайте в одиночку, воюйте с боевыми дружинами, бейте и в набат, берите также из магазинов и складов все нужные припасы и одежду – это все принадлежит нам, трудящимся.
Будьте готовы к мести за рабочую кровь, к бросанью бомб в наших угнетателей, к массовому террору против фабрикантов, директоров, полиции, министров и прочей сволочи. Достаточно увидеть на человеке белые перчатки, чтобы признать в нем врага, достойного смерти…»
– Так мы не крестьяне и не рабочие, – возразил было Полежаев.
– Мы тоже угнетенные, школа при бюрократически-полицейском режиме становится не рассадником просвещения, а питомником для разведения чиновников и лиц, преданных существующему строю! – ответил Петька явно чужими словами.
– Брось, у нас в училище какой режим? И учителя не давят.
– У нас хорошо, а вокруг? Нет, вот анархисты – настоящие революционеры! И нам тоже надо готовиться! Мне брат писал, что у них на Сахалине все вооружаются, а мы чего ждем? – авторитет Петьки в немалой степени возник из-за того, что Лятошинский-старший был настоящим боевиком и загремел в ссылку из-за выделки бомб.
– Так на Сахалин того и гляди японцы высадятся, а у нас все тихо.
– Все равно, надо бороться! – уперся Петька.
На том попервости и порешили.
Митька всю ночь ворочался, пытаясь разобраться в своих мыслях. В листовках и брошюрках, которые звали к борьбе, говорилась правда, особенно про крестьянскую жизнь, которую Митька вполне помнил – и про голод, и про бесправие, и про тяжкий труд… Что надо бороться с кулаками да помещиками – сомнений не вызывало. Но сейчас-то он не в деревне и с кем ему бороться в Москве? С учителями? Или, смешно сказать, с Михал Дмитричем? Нет, не все так просто…
Но товарищей он не бросит.
* * *
Тайные сходки продолжались всю осень, особенно когда Россию тряхнула всеобщая политическая стачка – бастовали Баку, Иваново-Вознесенск, Питер и Москва, Харьков, Ростов, Юзовка, а в польской Лодзи дело дошло до восстания и боев с полицией и войсками.
Петька с середины октября ходил мрачный – японцы высадились на Сахалине, и что там теперь будет с его братом, неизвестно, новости больше не поступали. Оттого он пуще прежнего настаивал на необходимости борьбы, постепенно оттесняя Келейникова с позиции лидера.
– Нам, товарищи, нужно оружие. Где мы можем его раздобыть? – и почему-то посмотрел на Митьку.
– Купить, – предложил разумный Борька, – если все будут экономить, за месяц-другой наберем.
– Долго, да и наберем мы на один револьвер, а нас сколько?
– У отца пистолет есть, – вдруг сказал рыжий и веснушчатый Никита Слепцов, – он его в столе хранит и никогда не носит.
– А у тебя? – Лятошинский снова посмотрел на Митяя.
– Пистолеты есть, только я у Михал Дмитрича ничего брать не буду.
– Это почему же?
– Потому.
– Струсил, да? – начал заводиться Петька. – Струсил у буржуя пистолет забрать?
– И ничего он не буржуй! – сжал кулаки Митяй. – Он инженер!
– А квартира вон какая буржуйская! С картинами!
– Картины – это подарок, на свадьбу! Савва Морозов подарил! – ляпнул Митька сгоряча.
– А Морозовы и есть самые главные буржуи! На буржуев работает, от буржуев подарки получает, значит, сам буржуй!
От драки спас только приход Натальи Семеновны, при которой мутузиться было никак невозможно, но с Лятошинским они крепко поссорились.
Вечером Митяй улучил момент и спросил:
– Михал Дмитрич, вы буржуй?
– Видишь ли, Митя… – помедлив, начал отвечать тот, – в узком смысле буржуй – это тот, кто владеет капиталом и средствами производства и присваивает созданную наемным трудом прибыль.
– А вот Ираида и Аглая – это наемный труд?
– Наемный, но они не создают прибыль, так что я ее не присваиваю и средств производства у меня нет. Но в расширенном понимании, с точки зрения рабочих, мы буржуи.
– Это почему?
– Ну, вот как для деревенских все, кто из города в костюме и шляпе – баре, так и тут. В вульгарном, так сказать, смысле.
Мысль о пребывании в буржуйском сословии жгла и требовала выхода, иногда от злости хотелось все ломать и крушить, но против этого восставала вся суровая крестьянская закваска – как это, портить хорошие вещи?
С Петькой они уже неделю не разговаривали, но тут японцы устроили разгром Второй тихоокеанской эскадры в Пусанском проливе, из бойни сумели вырваться лишь два броненосца и два крейсера, и эта новость была такой силы, что снова собрала всех в митяевой комнате.
– Царизм обречен! После таких поражений его конец неизбежен! – воодушевленно вещал Лятошинский, расхаживая по комнате. – Надо спешить, иначе