– Не видишь, ей не до того, – свела она брови, промокая покрытый холодным потом лоб младшей. – И вообще, не мельтеши!
Илай решил вступиться за брата. На деле он даже жалел, что сам не додумался до такого изящного хода.
– За что ты с ним так? Лес же ни в чем не виноват!
Сестра гневно сверкнула синими глазами и швырнула компресс обратно в миску с водой и уксусом:
– Не виноват?.. Не виноват, говоришь? А кто поощрял ее цепляться к капурнам? Кто заглядывал ей в рот, лишь бы казаться самым хорошим из нас? Да, Лес, не смотри на меня так, это ты раскачал Диану до того, что она кинулась на Настасью Фетисовну, поддавшись проклятию! И пирожными этого не исправить!
Не дослушав отповеди, Лес бросился прочь из комнаты, а после и из управления – слишком уж характерно громко хлопнула скрипучая входная дверь: «вжиууу-кхр». Илай попытался было связаться с братом, но тот не желал отвечать. С ним определенно что-то творилось, но что?
Задав этот вопрос Норме, Илай удостоился очередного нежно-горестного взгляда, каким одаривают несмышленых щенков и умственно отсталых. Сжалившись, она пояснила:
– Однажды ты поймешь. Наверное. Или нет.
Ответ запутал Янтаря еще больше. Да, они все переживают за младшую, да, все отчасти виноваты, он, Илай, тоже. Мог бы и получше ухватить ее, тогда бы защитные окуляры не пострадали и сестра бы не заболела. Например, если бы он уложил ее тогда на лопатки, а не наоборот. Но так убиваться? Нет, этого Илай не понимал.
Когда очередной приступ дрожи прошел и забытье Малахита стало хоть немного напоминать обычный сон, Норма со вздохом собрала ненужное угощение, и они с братом на цыпочках вышли вон из девичьей.
Общая комната, заставленная чужой мебелью, за время их отъезда основательно заросла пылью, а предположительно ядовитый цветок в горшке почти засох. Илай взялся растапливать самовар, а Норма стала приводить их обиталище в порядок. Занятие такими обыденными вещами постепенно возвращало им равновесие.
Когда вода закипела, а тряпку для пыли водворили на место, Илай и Норма устроились на гобеленовом диванчике с блюдцами с чаем. Долгожданный момент вышел совсем не таким радостным, как представлялось на привале у костра, когда они жевали обугленных сусликов.
«Вот и выходит, что ты сам не понимаешь, когда был по-настоящему счастлив», – подумал Илай, вертя блюдце в руках. Пирожные посверкивали разноцветными глазированными боками в свете свечей, но есть их не хотелось.
Норма поджала под себя ноги в шерстяных чулках и тоже выглядела подавленной, сосредоточенно обкусывая шелушащиеся губы. Вот-вот догрызет до крови. Илай положил ей руку на плечо, и сестра вздрогнула:
– Ты тоже не виновата, – прошептал Илай. Он почему-то сказал это вслух, хотя ради тишины мог бы и вовсе обратиться к ней неслышным голосом. – Эти штуки… Они могли разбиться в любой момент.
Лазурит только отстраненно кивнула и отпила еще остывшего чая.
В прошлый раз, когда у Дианы случилась «сенсорная перегрузка» – так ее назвали наставники, – ее почти сразу забрали от остальных, а вернули уже в окулярах. Младшая быстро к ним привыкла, ведь ее растущая чувствительность с того момента была ограничена артефактом. Седло защищало от избыточных запахов, дужки – от изобилия режущих звуков, ранее вызывавших у тогда еще девчонки головную боль, а сами линзы притупляли зрение. Иногда, когда требовалось получить больше информации, она ненадолго снимала их, но только на минуту-две, а после ходила как побитая. Возможно, с тех пор ее талант еще немного подрос и окуляров перестало хватать? Илай этого не знал, он мог лишь предполагать.
– Пойду, – прервала молчание Норма, – побуду с ней. А утром отправлюсь в монастырь за подмогой.
– Я с тобой!
Норма грустно улыбнулась:
– В девичью или в монастырь? Нет уж, лучше ты присмотришь за этой парочкой бедокуров.
– К слову, о бедокурах, – Илай тоже поднялся с диванчика и покрутил затекшими плечами, – придется идти искать этого олуха. Он в таком состоянии может дел наворотить.
Сестра потеребила длинную дымчатую косу, перевязанную простой белой лентой, и виновато отвела глаза.
– На твоем месте я бы сперва поискала на конюшне.
Пожелав ей по возможности спокойной ночи, Илай застегнул у горла плащ, натянул на уши треуголку, которую не посеял только чудом и усилиями бдительной Нормы, и вышел в ночь. Вотра встретила геммов торжественным снегопадом, хоть уже начался месяц седогладь, а там и весна не за горами.
У ворот конюшни управления слабо мигала лампада, но из-под приоткрытых створок свет не лился. Оно и понятно – геммам он не особо нужен, глаза сами подстраиваются как надо.
Казенные лошади не обратили на Илая никакого внимания, только пара всхрапнула флегматично. А чего им волноваться? Поступь его они знают, запах тоже, а что ночью пришел – так люди и вовсе странные по лошадиным меркам существа.
Прошел вглубь и взобрался по шаткой лестнице к лежанке Фундука. Норма не ошиблась: Лес был там. Свернувшись клубком между массивных лап кошкана, он укрылся плащом и зарылся лицом в мех. Фундук дернул ухом и вопросительно рыкнул, вальяжно растопырив кинжальные когти. Лес не пошевелился. Будь Илай кем-то другим, он бы, может, и купился на эту иллюзию сна, но он знал брата вот уже десять лет. Побелевшие пальцы, стиснутые на меху, и слишком редкие, наиграно мерные вздохи выдавали того с головой.
Сначала Илай хотел дружески пнуть его под зад и сказать, чтобы перестал придуриваться. Тоже еще удумал – ночевать на звериной подстилке. Им уже не по пятнадцать, чтобы убегать от проблем к кошкану! Он уже почти занес сапог, но что-то его остановило. Может, тень, пробежавшая по полускрытому лицу брата, а может, слова Нормы о том, что Илай чего-то упорно не понимает о Лесе и Диане. Фундук выжидательно вибрировал пушистым боком, таращась на гемма светящимися в потемках глазищами.
– Ты только не замерзни, – помолчав, произнес Илай. – Утром будет твоя очередь приглядывать за младшей.
И вышел вон.
Следующий день начался с катастрофы в исполнении Петра Архипыча. Верней, с его криков: «Катастрофа!»
Ночью Диана то и дело хныкала и стонала, а ее пальцы сводила жуткая судорога, будто она сжимала в каждой руке по невидимому камню, пытаясь их раздавить, так что Норма, которой за всю ночь удалось поспать всего пару часов, вскочила с постели, едва ли ощущая себя в здравом рассудке.
Через несколько мгновений в дверь спальни забарабанили. Накинув поверх сорочки вязаную шаль, Норма выглянула в коридор. Петр Архипыч метался меж дверей, потрясая кулаками.
– Что вы шумите? – сердитым шепотом осведомилась Норма. Ей не стоило говорить таким тоном, но она ничего не могла с собой поделать.
Оглянувшись и наконец заметив подчиненную, полицмейстер обхватил свою голову, на которой, казалось, прибавилось седых волос.
– Дорогая моя, это же катастрофа! Признавайтесь, что вы натворили?! К нам… то есть к вам там приехали! Приехали!..
– Кто? – не поняла Норма.
Из комнаты юношей вынырнул заспанный и слегка припухший ликом Илай. А за ним показался Лес – тот, напротив, осунулся, будто не смыкал глаз вовсе.
Ответить на простой вопрос Петр Архипыч не смог – издал какой-то невразумительный булькающий звук и вдруг вытянулся во фрунт, уставившись в противоположный конец коридора, туда, где лестница вела на первый этаж. Норма посмотрела туда же и сама потеряла дар речи.
Посреди вмиг ставшего жалким коридора стоял глиптик из приближенного круга самого Диаманта.
В круг глиптиков входило всего шестеро священников высочайшего ранга. Мало кто из Церкви мог похвастать, что видел хоть одного из них своими глазами и уж тем более говорил с ним. В бытность свою в учебке Норма встречала только одного, и только мельком – это был тот раз, когда Диана заболела своей странной болезнью, сенсорной перегрузкой. Тогда глиптик привел ее обратно, уже здоровой и в окулярах. В этот раз это тоже был он.
Осмотревшись по сторонам ничего не выражающим взглядом, глиптик прошествовал к застывшим геммам и помертвевшему полицмейстеру. Он был облачен в длинную белую рясу, на его плечах лежала тяжелая на вид епитрахиль, расшитая золотыми крыльями и очами, а длинную седую бороду стягивал витой шнур, делая ее