До этого главной была масса здания, а здесь – полная победа пространства и неожиданно эффектный боковой фасад.
Воронихин не только построил собор, но и решил задачу, над которой бились все архитекторы храмов на Невском. Он поступил как градостроитель.
А это уже совсем другой масштаб.
Казанский собор, архитектор – Андрей Воронихин, Санкт-Петербург, 1801 – 1811
Ансамбль. Карл Росси
Когда в 1832 году при строительстве Александринского театра императору донесли, что конструкция неустойчива и ее надо менять, архитектор Карл Росси ответил: «Если что-то случится, пусть меня повесят на одной из стропил здания».
Так он мыслил всегда. Широко и категорично. Уж если брался строить, то создавал целые ансамбли с размахом.
Здание театра важно. И он его придумал эффектным. Главный фасад украсил глубокой коринфской лоджией и колесницей Аполлона, противоположный – пилястрами, боковые – портиками на аркадах. Получилось красиво.
Но этот объем театра ему хотелось подчеркнуть, выделить. Тогда рядом он перестроил корпус Публичной библиотеки с одной стороны и соорудил павильоны Аничкова дворца – с другой. Получился отличный фон для здания и площадь, которая открывается прямо на Невский проспект.
Но со стороны Фонтанки он замкнул композицию еще одной полукруглой площадью, к которой ведет знаменитая Театральная улица (улица Росси). Продумал пропорции: сделал ширину улицы равной высоте двух корпусов, которые ее образуют. И получился иллюзорный театральный мир: фасад-задник, а по бокам – кулисы.
В итоге, Росси создал целый ансамбль от Фонтанки до Невского с колоннами и перспективой. Так что многозадачность – отнюдь не признак нашего времени.
Александринский театр, архитектор – Карл Росси, Санкт-Петербург, 1828 – 1834
Театральная улица (сейчас улица Росси), архитектор – Карл Росси, Санкт-Петербург, 1828 – 1834
Часть 7
Что нам оставил прогрессивный XIX век?
Восточный микс. Королевский павильон в Брайтоне
Что это за дворец индийского раджи? Пагоды и луковичные главы, минареты и драконы. Между тем, это не индийский Бомбей, а английский Брайтон, морской курорт недалеко от Лондона.
Павильон был причудой короля Георга IV. Он любил жить красиво, есть много и вкусно, так что к концу жизни из-за своего веса получил прозвище «человек-гора». Именно он заказал архитектору Джону Нэшу дворец в индо-сарацинском стиле. Даже специально переехал жить в Брайтон.
Сам Георг никогда в Индии не был, но был о ней наслышан, и представлял ее раем с апельсинами и павлинами.
Нэшу пришлось перестраивать виллу, которая уже была на этом месте. И он превратил ее в сказку из «1001 ночи».
Поставил минареты и луковичные купола, надстроил шатровые крыши, добавил мавританские арки, витражи, ажурные решетки и многоугольные колонны. А в интерьере использовал самые экстравагантные детали: светильники-цветы, китайские фонари, изысканные ковры, опоры-пальмы и хрустальную люстру с драконами.
Хозяин был доволен. Получился настоящий восточный микс. Стройку закончили в 1822 году. Везде еще царил ампир с фронтонами и колоннами, а тут такое!
Но любопытно: Георг, этот мот, толстяк и капризник, предугадал интерес к эклектике, которая захватит всю европейскую архитектуру буквально через несколько лет.
Королевский павильон, архитектор – Джон Нэш, Брайтон, 1815 – 1822
Эклектика. Бунт (вторая половина XIX века)
Все-таки долгое правление классицизма пережить непросто. Так рождается ответная реакция – бунт против единообразия.
Как получилось, что в один и тот же период, в одной и той же стране, в одном и том же жанре (церковь) родились два таких разных памятника, как Исаакиевский собор и Храм Христа Спасителя?
Один – типичный пример позднего ампира с гладкими стенами, могучим портиком, фронтоном и огромным куполом.
А другой – помпезная стилизация под Древнюю Русь с пятиглавием, закомарами и аркатурно-колончатым поясом. Причем сам архитектор этого храма Константин Тон утверждал, что он ориентировался не столько на древнерусские, сколько на византийские постройки. И хотя все это довольно условно, стиль получил название русско-византийский.
Очевидно, что эпоха классицизма заканчивалась. На смену нормативной эстетике пришло прямо противоположное явление, которое получило название «эклектика» (или «историзм»)[15].
Само слово «эклектика» имеет древнегреческие корни и означает «отбирающий», «выбирающий». У архитекторов появилась возможность работать не в рамках единого стиля, который задают время или мода, а найти среди стилей прошлого тот, который сейчас интересен ему или понравился заказчику.
Наступила эпоха эклектики, то есть эпоха выбора. Выбора стилей.
Исаакиевский собор, архитектор – Огюст Монферран, Санкт-Петербург, 1818 – 1858
Храм Христа Спасителя, архитектор – Константин Тон, Москва, 1839 – 1860
Игра в стили
Итак, архитектор набрасывает декорацию на здание, как плащ на плечи, с легкостью играя в стили. Сам Гоголь пишет, что «не мешало бы иметь в городе … улицу, которая сделалась бы… историею развития вкуса, и кто ленив перевертывать толстые томы, тому бы стоило только пройти по ней, чтобы узнать все»[16].
Колонны и фронтоны тоже превращаются в один из элементов декора. Особенно в зданиях музеев: от Британского в Лондоне до Музея изящных искусств в Москве. Музей – это же храм искусства, и колонны здесь будут кстати.
А если театр, особенно оперный, то тут, конечно, уместно барокко. И чтобы все бурлило и кипело, как в Опере Гарнье.
Возникает интерес к своему национальному прошлому. В Англии – это готика, чему примером служит Вестминстерский дворец. В России – узорочье XVII века (Исторический музей).
А вообще, кто платит, тот и заказывает музыку. Тогда Дворец Белосельских-Белозерских в барочном вкусе можно с трудом отличить от Строгановского дворца Растрелли, который находится там же, на Невском.
Архитектор теперь мало интересуется конструкциями и технологиями. Он рисует фасады.
Время эклектики – это эпоха декора. Что ж, по крайней мере, это разнообразно и уж точно не скучно.
Особенно, когда после поездок по миру хочется сказку сделать былью.
Исторический музей, архитектор – Владимир Шервуд, Москва, 1875 – 1883