На этот раз Джон Коуэн не стал брать телегу, а взял тяглового коня Чарльза Кларка, Сэмпсона. Он лучше подходит для плуга, а крошечное седло на его широкой спине смотрится смешно, будто кто-то прикрепил квадрат кожи на спину хайлендскому быку. Сэмпсон привязан у ворот и нетерпеливо топает ногами.
– Сейчас приведу Брута, и поедем.
– Не нужно, ваш муж уже за ним пошел.
– Как?
– Я проезжал по пути мимо лесопилки. Сказал ему, что вас вызывают.
Так и вышло. Как раз когда я подхожу к садовой калитке, по дорожке от сарая идет Эфраим, ведя Брута. Если он и сожалеет о своих резких словах, по нему этого не видно. Эфраим просто подсаживает меня в седло, желает нам удачи, и мы едем к дороге. Один раз я оглядываюсь, надеясь, что встречусь с ним взглядом, но он уже направился обратно к лесопилке.
Я готова рассориться с половиной города, но разочарование Эфраима меня задевает. Однако с этим придется разобраться потом.
Галопом ехать до кузницы меньше десяти минут, а потом Джон ведет лошадей в сарай, чтобы дать им сена и воды, а я направляюсь к дому. Я слышу, что за дверью плачет Бетси Кларк, но все равно из вежливости стучусь. Иногда люди предпочитают, чтобы их слез не видели посторонние. Когда можно, я стараюсь давать им выбор.
Чарльз открывает дверь одной рукой, и я вижу, что на сгибе другой он держит малышку. Кларки оба вздыхают с облегчением, когда видят меня.
– Заходите, – говорит Чарльз. – Пожалуйста.
Я сбрасываю с плеч плащ. Ставлю саквояж на пол.
– Что случилось?
– Началось все прошлой ночью, – говорит Бетси. – Сначала я думала, это просто дрожь. Знаете, как их иногда пробирает, когда они писают? Но позже она снова так сделала. И потом еще раз ночью, и оба раза подгузник у нее был сухой.
– А утром стало хуже, – добавляет Чарльз.
Я сажусь у огня и протягиваю руки, чтобы взять у Чарльза спеленутого младенца. Взяв малышку, я кладу ее себе на колени ножками к моему животу и разворачиваю одеяло. Мэри Кларк все еще очень худенькая, но успела вытянуться и теперь занимает все мои колени.
– Когда у нее последний раз был приступ? – спрашиваю я.
Бетси шмыгает носом. Вытирает мокрые щеки тыльной стороной ладони.
– Час назад. Как раз перед тем, как мы послали Джона за вами.
В коттедже тепло, малышка не протестует, когда я снимаю с нее пеленки. Повреждений никаких нет. Ни шишек, ни синяков. Я провожу руками по ее телу, а она смотрит на меня большими круглыми глазами. Ощупываю ей ноги и спину, потом руки. Осторожно трогаю тельце, веду пальцами вдоль шеи, обвожу уши.
– А она не падала? Может, с кровати?
Малышка слишком маленькая, чтобы поворачиваться, но иногда они падают случайно.
– Нет.
Я легонько нажимаю пальцами ей на шею сзади пониже черепа. На виски. На макушку. Вроде бы нигде никакой опухоли.
– А ее не роняли? Может, старшие девочки?
Бетси качает головой.
– Им не случалось приносить ее тебе? Может, в какой-нибудь момент, когда она плакала? А по спальне они ее не носили без твоего ведома?
Она задумывается. Смотрит на Чарльза.
– Пойду спрошу, – говорит он и уходит в спальню, где их старшие дочери тихонько играют, как им было велено, чтобы никому не мешать.
– Они бы не стали, – шепчет Бетси.
– Не нарочно же.
Через минуту приходит Чарльз.
– Ни одна из них ее не роняла. Они клянутся.
– И ты уверен, что они говорят правду?
– Да. Они обе очень плохо умеют врать. – Он почти улыбается. – Тут они в мать. Ни у одной к этому нет способностей.
Я заканчиваю осмотр, и тут это происходит снова. Малышка Мэри Кларк замирает у меня на коленях, все ее тело напрягается, мышцы вдруг начинают подергиваться. Глаза закатываются так, что я вижу белки. Бетси стонет. Чарльз ругается. А я придерживаю девочку одной рукой за затылок и залезаю ей в рот, чтобы убедиться, что она не проглотила собственный язык и не задохнется. Не проглотила, так что я крепко прижимаю ее к груди и чувствую, как все ее девятифунтовое тельце дрожит.
Сорок пять секунд. Вот сколько длится приступ. А когда он заканчивается, Мэри не плачет. Лицо у нее спокойное, а расфокусированные глаза глядят в потолок.
– Не думаю, что тут дело в травме, – говорю я.
– А в чем тогда? – спрашивает Чарльз. Странно слышать, как голос взрослого мужчины срывается от страха.
Мне кажется, я знаю, но точно не уверена. И не хочу пока высказывать свое мнение. Если я и права, то такую болезнь никогда не лечила и даже не уверена, что она лечится.
– Приведи мне Джона, – говорю я Чарльзу.
Он медлит, ему любопытно, что я задумала, но все же делает, как я сказала, и вскоре возвращается со своим подмастерьем. Тот пришел от наковальни, на нем тяжелый кожаный фартук, лоб вспотел.
– Что такое, мистрис Баллард? – спрашивает он.
– Сэмпсон все еще под седлом?
– Нет.
– Тогда возьми Брута. Но будь осторожен, – добавляю я, отметив его озадаченный вид. – Он кусается. И сбрасывал всех, кто на него садился. Если тебе дорога жизнь, не налегай на поводья.
Джон Коуэн сглатывает.
– И куда я на нем поеду?
– На Горелый холм. Мне надо, чтобы ты привез Лекарку.
– Я не думал, что она приезжает на дом. – Джон смотрит на малышку, потом на меня. – Мне говорили, к ней надо самому приезжать, а вряд ли Мэри…
Он не хочет говорить это вслух, и я его не виню.
– Вот и посмотрим, не сделает ли она исключение. Скажи, что Марта Баллард очень просит ее приехать.
* * *
Проходит почти два часа, и наконец мы слышим стук лошадиных копыт. Джон вводит Лекарку в дом; вид у него ошарашенный – такой, наверное, бывает у человека, которого привязали к крыше кареты и столкнули ее с обрыва. Я тоже примерно так себя чувствовала, когда впервые гнала Брута на полной скорости.
– Заходите, пожалуйста, – говорит Чарльз, жестом приглашая Лекарку в дом. – Я помогу Джону с лошадьми.
Для Чарльза все это чересчур. Он шагал взад-вперед, когда его жена кормила малышку. Он шагал, когда я меняла ей подгузник. Шагал все то время, пока мы ждали. В какой-то момент он попытался вручить мне давно причитавшуюся плату за рождение ребенка, но я отказалась, сложила его ладонь с монетами обратно в кулак и велела вместо этого заплатить Лекарке. Тогда он снова зашагал взад-вперед, боясь того, что это должно означать. Так что эта задача, позаботиться о животных, для него стала облегчением. Тут он мог сделать что-то конкретное, а его, как и всех мужчин, инстинктивно тянет именно к этому.
Просто сделай что-нибудь! Исправь, если можешь! Вот что кричит мужчине его разум. Обычно они в такое время практически бесполезны. И нам всем становится легче, когда Чарльз и Джон уходят. Бетси расслабляется, и Лекарка тоже. Она вешает плащ на соседний с моим крючок и садится рядом с нами.
– Ее зовут Мэри, – говорю я, передавая Лекарке малышку. – Приступы начались вчера.
Лекарка кладет девочку себе на колени, в точности как сделала я, но куда осторожнее. Она поворачивается к Бетси и говорит:
– Можно ее осмотреть?
Я осознаю, что мне задать такой вопрос никогда не приходило в голову.
– Конечно, – говорит Бетси.
Только получив одобрение,