Он пробудился среди ночи, когда разум пронзил едва различимый щелчок – каменные чешуйки поползли по руке. Сначала они напоминали две серые родинки, но потом выпростались из-под кожи и образовали нежеланную броню. Пока что всего две крошечные точки. Но никто не давал гарантий, как скоро чума окаменения одолеет все тело. Он умирал… и не успевал спасти родной мир. Они узнали правду о прошлом, но никто не записывал верных решений на будущее.
«София… Возвращайся на Землю, сохрани о нас всех хотя бы воспоминания, хотя бы рисунки. Пусть в твоем мире считают это выдумкой, но кто-то узнает о рухнувшей „волшебной стране“. А мы ведь так надеялись на чудо!» – думал Раджед, но все существо льора протестовало. Он прикладывал к чешуйкам фамильный талисман, вспоминал все заклинания и заговоры. Но ничего не действовало, и болезненно маячил образ мученика Огиры, который вот уже семь лет стоял неподвижной статуей, сохранявшей сознание.
«Что пошло не так? Почему? Я ведь научился управлять линиями мира. Я стал иным… Почему сейчас? За что? За что?!» – гнев прореза́л тело то жаром, то ознобом. Раджед все обнимал Софию, практически качал ее в своих объятьях, как единственное сокровище. Внезапно он заметил, что в сумраке комнаты на ее лице заблестели хрустальные капли: она плакала во сне, словно уловила всю его боль.
Раджед сжал зубы, укоряя себя за чрезмерную патетику, и осторожно отстранился от Софии. Она имела право на спокойный отдых, ей на роду было написано прожить счастливую жизнь, но там, у себя на Земле. И зачем он только поддался этой страсти, замутнившей рассудок обоих?
Они слишком долго ждали, слишком давно друг друга знали. Он помнил Софию с тринадцати лет, когда начал наблюдать за ней, и до шестнадцати лет изучил невольно все ее привычки. Например, знал, что она всегда кладет гребень для волос на прикроватную тумбочку, а обувь всегда почему-то ставит параллельно кровати. Он помнил все ее рисунки, помнил, как она развивалась и училась. И она, видимо, тоже читала его ныне словно раскрытую книгу, узнав за семь лет невольного «подслушивания». Не просто так говорили, что талисманы образуют одну общую сеть. Они записывали и, как оказалось, передавали сильнейшие эмоции обладателей. Янтарь навечно связал себя с жемчугом.
Тем страшнее делалось льору в тягучем мраке. Он не представлял, как скроет или как расскажет Софии о своем медленном превращении. А если чума окаменения оказалась бы заразна? Такие случаи, конечно, никто не описывал. Но при стремительно развивающейся катастрофе мира уже ничто не служило прочной опорой. Казалось, кто-то методично выкачивал последние камни, рушил последние поддерживающие колонны. Нармо, кто же еще!
Следовало попрощаться с Софией и вновь сокрушить портал – единственно верное неэгоистичное решение. Или уйти с ней на Землю и тихо угаснуть там.
«Сумеречный… Где же ты теперь? Любишь говорить… Обещаешь всем чудеса. А кто их получает? Хоть один мир спасся каким-нибудь великим чудом?» – зло бросал в пустоту Раджед. Однако в ответ ему сквозила безразличная тишина, словно Страж оставил этот мир, бросил друга.
Раджед терялся от безысходности. Еще днем ранее он поверил, что способен буквально на все ради Софии, однако страшная правда о льорах подкосила его, вновь сделав раздражительным и нервным. Вымещать свой душевный бунт на возлюбленной он не смел. София превратилась для него в центр мира, Эйлис словно не существовал для него с того момента, как зеркало подернулось рябью и из него невероятным образом вышла она… та, которую он искал и ждал семь лет.
«Если этому миру не хватает любви, то я заявляю: я люблю Софию. Что же не так?» – не понимал льор, сетуя на судьбу, которая вечно отнимала счастье в самый безмятежный момент. Впервые за все время их знакомства они осознали, насколько похожи, насколько приятны друг другу не только по мировоззрению, но и в самых незначительных бытовых мелочах. Это случилось как-то само, непроизвольно. Возможно, им повезло, возможно, так написала судьба. И все же злой рок повелевал разлучиться навечно.
От горьких дум Раджед не заметил, как заснул, забылся. Разбудила его София, которая уже одевалась. Рассветное солнце тускло сочилось сквозь стрельчатые окна, и единственным ярким пятном в унылой темной спальне сияло синее платье. Льор, словно дремлющий кот, сквозь ресницы рассматривал Софию. Его чуткий сон легко рассеивало малейшее движение, но он с теплотой оценил, как старательно возлюбленная стремилась не шуметь.
В неге казалось, будто каменные чешуйки лишь померещились ему. Когда София вышла из спальни, Раджед нервно вскинулся, рассматривая предплечье со всех сторон, ощупывая его и теребя кожу. Никакой боли, никаких ощущений – напротив, полное онемение. Так и есть: камень, щит без нервных окончаний. Чешуйки не исчезли дурным видением.
Заметила ли их София? Поддаваясь порывам страсти, они все еще спали обнаженными – тепло в башне позволяло.
А если заметила, то почему ничего не сказала? Возможно, она вышла из спальни, чтобы тихонько уйти на Землю? Оставить его. Но нет, такая мысль едва задела краешек сознания; скорее, он сам надеялся, что София не будет мучиться рядом с ним, созерцая медленное окаменение чародея.
Раджед, наспех одевшись, скрыв новое уродство под тонкой тканью неизменно белой рубашки, вихрем пронесся через все коридоры в тронный зал, словно его атаковали враги. Портал колыхался молочной белизной, от него исходило приятное тепло, как от свежего морского бриза. Но София обнаружилась в библиотеке.
Сгорбленная и нервная, она сидела над книгами. Раджед не сомневался: она уже заметила первые следы окаменения, однако не впала в истерику и не покинула обреченный мир. Она упрямо искала ответы. Да если бы эти бесполезные книги хоть кого-то спасли! Олугд тщетно двести лет над ними корпел, чтобы освободить Юмги. А здесь счет велся на дни, может, недели.
– София, ты же только проснулась… Не хочешь ли поесть? Отдохнуть? – растерянно приветствовал ее чародей. Библиотека кружилась пылью, застрявшей меж страниц. Казалось, каждый фрагмент бумажного праха отнимает частицу знаний. А ведали ли чародеи хоть что-то на самом деле? Или только подстраивали все знания под удобную им картину мира? При каждой мысли о великом обмане древних Раджед вскипал яростной ненавистью к своему миру. Он ненавидел Эйлис.
Зато душу согревало величайшее – почти безымянное – чувство к Софии, к его идеалу, к его